Я не стал слушать его ни секунды. Я знал все, что он может мне предложить: сейчас я должен развесить уши и задуматься о своей судьбе, а он в это время обрушится на меня всем телом и повалит на палубу, после чего матросам только и останется, что отскабливать меня от досок. Если, конечно, на этом корабле есть матросы, способные драить палубу.

Я не стал мудрить. Шагнув вперед, я блеснул ему в глаза лучом фонарика. Он моргнул, и этого мгновенья мне хватило, чтобы лягнуть его в место, которое столь многофункционально, что может быть использовано еще и как болевая точка.

Это был не настоящий удар. Моя нога болела как сломанная, а темнота не позволяла точно рассчитать движения. Это было пол‑удара, четверть удара. Но и этого должно было хватить. После такой атаки любой человек уже катался бы с диким воем по палубе. Но только не он. Он устоял на ногах, хотя и переломился в пояснице и, поддерживая рукой низ живота, как будто вправлял паховую грыжу.

Насколько я сведущ в медицине, паховая грыжа не слишком стимулирует ее обладателя к резким движениям. Следовательно, на несколько минут я был свободен от моего опекуна на этом корабле.

Я шагнул в темноту, зашел за угол радиорубки и лег плашмя на палубу.

В это время у ступенек появились люди. Три или четыре фонаря начали обшаривать палубу. Интересно, кого они ищут?

Чтобы сбежать с корабля, мне нужно было как минимум попасть к корме. Я решил переждать, пока проход к ней освободится. С тем же успехом я мог бы ожидать второго пришествия. Они отрезали мне все пути.

Теперь, когда маскироваться уже не имело смысла, кто‑то включил большие фонари, и яркий, ослепляющий свет залил весь корабль. Странно, что, попав в подобную ситуацию, муха не боится оказаться черной точкой на белом потолке. Я вжался в палубу и попытался представить, что бы на моем месте сделала отважная муха. Но в голову лезли мысли о мухобойках, свернутых в трубочку газетах и прочей гадости. Очевидно, я был трусливой мухой.

А Стикс и компания уже приближались к радиорубке. Их крики и проклятия свидетельствовали о том, что найден раненый, который, судя по отсутствию криков и проклятий, ни кричать, ни проклинать был все еще не в состоянии.

Я услышал, как властный голос с немецким акцентом прорычал:

– Заткнитесь все! Кудахчете, как в курятнике. Жак, ты взял автомат?

– Конечно, капитан.

Жак ответил тоном, который при других обстоятельствах показался бы вполне миролюбивым, но я понимал, что речь идет отнюдь не об автомате с газированной водой.

– Иди на корму, – прозвучал приказ, – стань лицом к баку. Мы пойдем на носовую палубу, пройдем цепью к корме и выгоним его на тебя. Если он не захочет сдаться сам, стреляй по ногам. Я намерен с ним пообщаться. И сними автомат с предохранителя.

Я напрасно восхищался кольтом, этим пугачом, этой детской игрушкой, способной выплюнуть только одну пулю за один раз. То ли дело автомат Жака. Я почувствовал, как снова инстинктивно сжимаются мышцы моего правого бедра, и сделал вывод, что теперь я вполне бы мог стать живым методическим пособием на лекциях по теории условных рефлексов. Хотя, судя по развитию событий, если мне и придется общаться со студентами‑медиками, то только на кафедре патологоанатомии.

– Капитан, а если он прыгнет за борт?

– Сообрази сам, Жак.

– Конечно, капитан.

Я сообразил быстрее Жака. Мне не хотелось прыгать в воду под пули его автомата. Что же делать? Молиться? Но за то время, что мне осталось, я не успею прочитать даже «Отче наш».

Я тихо перевернулся в сторону правой стены радиорубки. Это было чуть дальше от места, с которого капитан Стикс подавал этим людям, короткие, отрывистые, но пока, к счастью, не слишком эффективные приказы.