— Пусть, как придет, позвонит мне, Семенову, — распорядился он, раздосадованный своей неудачей. — Нет, не в горком, прямо домой.

Глупый вопрос секретарши — куда звонить ему, в горком? — рассердил и взволновал Семенова. В нем вдруг снова бурно поднялись ожесточение и горечь. Он сам поразился тому, что может так разволноваться от случайного вопроса постороннего человека, может быть даже не знающего еще, что вчера произошло. Когда он набирал номер Ружанского, руки у него дрожали. Ружанский оказался у телефона.

— Слушай, Сергей Иванович, — сказал Семенов, — я знаю, ты очень занят. Но мы с тобой не первый год знакомы, сам можешь понять, каково мне. Очень прошу, приезжай ко мне сейчас же.

Ружанский сказал коротко:

— Буду через пятнадцать минут, Василий Петрович.

Это быстрое согласие бросить все дела и приехать тоже показалось Семенову хорошим признаком. Несомненно, он в Ружанском не ошибся — этот за него.

Ружанский, войдя, крепко пожал руку Семенова. Он сам казался взволнованным и растерянным — Семенов сразу объяснил это тем, что вчерашняя история сильно подействовала на Ружанского. Не отвлекаясь ничем и не жалуясь, Семенов прямо приступил к делу.

— Нам, Сергей Иванович, не следует особенно копаться и раскладывать, чьих это рук дело, — сказал он. — Ясно одно: история скверная.

— Скверная история, — подтвердил Ружанский, съежившись в кресле и глядя в угол. Это была его привычка — Ружанский, разговаривая, смотрел не на собеседника, а в сторону.

— Очень скверная, Сергей Иваныч. И теперь надо искать выхода из нее. Я, как ты сам понимаешь, этого безобразного дела оставить не могу. Мне помогут честные товарищи из нашей организации, Чибисов окажет свое содействие. Думаю сразу писать в крайком и ЦК партии.

— Стоит ли? — тихо спросил Ружанский.

— То есть как это — стоит ли? — изумился Семенов. — Да разве ты не понимаешь, совершено самое настоящее антипартийное дело. Марков путем тайного сговора с дружками своими добился моего провала, несмотря на прямую рекомендацию крайкома. Как можно такие вещи оставлять безнаказанными? Об этом кричать надо, притянуть людей к ответу, чтоб впредь не повадно было, а ты — «стоит ли»!

Ружанский с сомнением покачал головой.

— Я понимаю твое состояние, Василий Петрович, все в тебе кипит. Но ты задумал рискованное дело. Не соображу, как ты, например, будешь доказывать, что организовали тайный сговор? Стенограммы конференции имеются — тебя критиковал каждый второй выступающий, открыто критиковал, не тайно.

— Да ведь отвода мне прямого не было, — проговорил Семенов, раздражаясь из-за сомнений Ружанского и из-за того, что не мог сразу опровергнуть их. Он сам чувствовал, что его аргументы об отводе не имеют веса, но хватался за них, потому что других доводов не находилось. Он упрямо повторил: — Ты пойми это — не было отвода, а голосовали против. Что это значит? Одно: прямо сказать: «Не голосуйте!» — боялись, а про себя уже готовились.

Ружанский промолчал, еще более съежившись в своем кресле.

Семенов продолжал горячо:

— Возьми второе — работу горкома признали удовлетворительной, а меня отстранили. Кто работал в горкоме? Я работал. Как же это так — моя работа хорошая, а я — плохой? Где же тут логика, я тебя спрашиваю?

— Я за всю конференцию не ответчик, — возразил Ружанский. — Логика, впрочем, тут есть — не ты один работал в горкоме. И я тебе скажу так: многое, что о тебе говорилось, правильно — есть в тебе и грубость, и эдакое диктаторство, и поверхностный подход к делу.