— Дай-ка лучше мне!

Выхватила вожжи из рук жениха, да так решительно, что и не возразишь!

Теперь Маруся впереди, теперь она правит, ей и в голову не приходит, как опасно иногда женщине отнять у мужчины вожжи.

Сидят на дрожках, как на лавочке, бочком, свесив ноги, пылятся Славины начищенные сапоги и Марусины ботиночки со шнурками.

Слава рассматривает Марусю. Красива она? Может, и не так красива… Целомудренна! Хороша внутренней красотой. Но и с лица неплоха. Умный лоб, правильный нос, нежный румянец, губы как спелая малина…

«Ах, Маруся… Ты так и будешь меня везти, а мне всю жизнь глядеть из-за твоей спины? Шабунин отпустил меня на вольную волю, а теперь ты начнешь заменять Шабунина? Я хочу жить своим умом. Почему меня постоянно должен кто-то опекать? Быстров, Шабунин, Иван Фомич… Даже от мамы я ни в чем не хочу зависеть…»

Волны времени относят назад Орел, Малоархангельск, Успенское… А оно сопровождает его сейчас, потому что Успенское и Маруся неотделимы. Сможет ли он выполнить свои обязательства?…

Странные это мысли. Неверные и тревожные. «Ты еще ничто», — мысленно говорит он себе…

Маруся вдруг оборачивается к нему.

— Знаешь, мне почему-то кажется, что видимся мы с тобой в последний раз.

— Зачем ты так?

Почему Марусе приходят в голову такие странные мысли?

Минуют деревню за деревней, кобылка весело отталкивается от мягкой дороги, невеста решила прокатить жениха как по воздуху.

— Гнедуха!…

И дорога назад, и ометы назад, и ветлы назад, крутится нескончаемая лента дороги, уносит с золотых орловских полей.

— Не вернешься ты, — говорит Маруся.

— Зачем ты так?

Она упорно о чем-то думает.

Уезжает Слава от своего счастья, понимает и не может не ехать.

Облака растаяли, вечная над ними синь, в полях светлый день.

— Не любишь ты меня, — говорит Маруся.

— Зачем ты так?

Он любит ее. Может быть, даже больше мамы.

А кобылка перебирает, перебирает ногами, и, глядишь, Змиевка перед глазами.

Серый элеватор давно уже маячил на горизонте.

Сухие комья разбрызнулись во все стороны, кобылка выгнулась, замерла перед станцией.

Маруся ослабила поводья, перекинула их через коновязь, подвязала лошадке торбу с овсом, и, взявшись за руки, — пусть смотрят! — счастливая пара — счастливая ли? — прошла в зал ожидания.

Здесь все так же, как и пять лет назад. Деревянные диваны, запыленные стекла, затхлая станционная вонь.

Поезд на Москву придет через три часа.

— Ты поезжай, — говорит Слава. — Иначе сегодня не успеешь домой.

— Не твоя забота, — отвечает Маруся. — Переночую здесь, у нас здесь знакомые.

— Долгие проводы — лишние слезы.

— Пусть долгие, пусть лишние, хочу на тебя насмотреться…

Они больше смотрят друг на друга, чем разговаривают.

Слава говорит что-то о Москве, вспоминает рассказы о том, как студенты празднуют Татьянин день.

На этот раз билет приобрели на общих основаниях и даже в плацкартный вагон. Пообедали крутыми яйцами, огурцами, свежими ржаными лепешками.

Зазвонил станционный колокол. На перрон вышел дежурный с жезлом. Пыхтя и постанывая, показался из-за поворота паровоз.

«Увидимся ли мы? — подумал Слава. — Люблю ли я Марусю?» — беззвучно спросил он самого себя.

— Залезай, — сказал проводник. — Поезд тебя дожидаться не будет!

Слава схватился за поручень и вдруг бросился к Марусе, обнял, поцеловал, так никогда еще они не целовались — исступленно, отчаянно.