– Разве я прошу денег? – Она как будто бы даже обиделась. – Разве я не вижу, что ты безденежная?

Замечание цыганки показалось мне обидным, и я чуть было не стала доказывать, что денежная. Исключительно для понта, так как денег у меня все-таки не было.

– Дай руку, – сказала вдруг она, протягивая свою смуглую и не особенно чистую ладонь.

– Не нужно, – я поднялась со скамейки, но она схватила меня за руку и заставила снова сесть. Я оглянулась – парк был пуст, помощи ждать было неоткуда.

– Не бойся! – Цыганка придвинулась поближе. – Не съем. Слушай, что будет! – Улыбка ее напоминала оскал хищного зверя – сияли снежной белизны зубы, явственно обозначились два острых верхних клыка. Пятна румянца горели на высоких коричневых скулах. – Не упусти фортуну!

– Какую фортуну? – пролепетала я, чувствуя, что вязну, как муха, в ее бессовестных зенках.

– Большую! Сними паутину!

– Какую паутину? – Страх, щекоча лапками, многоножкой пополз вниз по спине.

– Которая застит глаза, – объяснила цыганка. – Открой! И не бойся! Фартовая ты… даже завидно. Но не упусти! Поняла?

– Какой фарт? Что поняла? – бормотала я. Цыганка ввергала меня в состояние липкого обморочного страха.

– Жди! – Она сжала мою руку. – Но смотри… Спроси сердце, чего хочет. Не продешеви! – С этими словами она поднялась, юбки крутнулись веером, звякнули мониста. – Э-э-э-х! – воскликнула она, потягиваясь. – Хорошо-то как! Зима скоро, снегом заметет. Двинемся на юга. Помни, красавица, кто спознается с чертями, узнает и ангелов!

И завихрилась по аллее своими юбками, только ее и видели. Исчезла, как растворилась, среди ярких кленов. Я почти лежала на скамейке, постепенно приходя в себя. Сердце колотилось, во рту пересохло, ладонь все еще чувствовала сильное прощальное пожатие ее жесткой руки. Цыганка появилась ниоткуда, как чужеродное тело, вроде метеорита или болида, сверкнула, ослепила, обдала мороком и исчезла.

Что же она все-таки сказала? Я попыталась вспомнить – что-то про чертей и ангелов. Бессмыслица какая-то. Жди, сказала она. Не упусти свой фарт. Спроси свое сердце. О чем? И еще – не продешеви! Последнее показалось мне самым бессмысленным из всего ее предсказания. Не продешеви!

Минут через десять я настолько оклемалась, что могла уже встать со скамейки. Колени, правда, еще мелко дрожали, и спина была влажной, но это были уже мелочи. Я вышла из парка и пошла вниз по улице. Остановилась у арки-входа в родное учреждение, прислонилась плечом к стене дома. Я не могла заставить себя сделать шаг под арку. От мысли, что через минуту я увижу коллег, у меня свело челюсти. Я не могла вернуться туда! Не могла! Хватит с меня их сплетен, дурацких разговоров, бессмысленной отупляющей работы и писем, которые никто не читает. Хватит хмурой физиономии моей начальницы и одуряющего запаха ее французского парфюма…

Я изо всей силы хватила кулаком по каменной стене, вскрикнула от боли и заплакала. Слезы градом катились по щекам, оставляя холодные дорожки. Я плакала самозабвенно, с удовольствием. Как это я раньше не догадалась поплакать всласть? Домой! И позвонить Зинке, что внезапно заболела. Или не звонить – пусть теряются в догадках, что у меня произошло. И никогда больше не возвращаться. Никогда!

Домой я отправилась пешком, не торопясь, глазея на витрины по пути. Часа через полтора я, наконец, добралась. Настроение было хуже некуда, и я уже жалела, что не вернулась в Союз.