Изменить размер шрифта - +
Господин Ханс-Ульрих Хабермайер, сравнительно молодой, весь в черном, согласно цеховой традиции, но, как ни странно, светловолосый – ни радикально-черных локонов по плечам, ни испепеляющих черных глаз, – улыбаясь, смотрел с экрана и кивал согласно. Сообщил по-немецки, что счастлив побывать в нашем городе, так как давно об этом мечтал. Девушка, запинаясь, перевела. Я рассеянно смотрела на экран. Ханс-Ульрих Хабермайер… не слышала… Дэвид Копперфильд – слышала… Развелось их ужас сколько!

Потом показывали какой-то сериал в духе соцреализма, но с современными реалиями. Некая молодая женщина, узнав, что жених-бизнесмен ей изменил, бежит на край света с одним чемоданом. Поступок, однако. Возвращается в жалкую полуразвалившуюся хибару, которую оставила много лет назад. Начинает жизнь с нуля. Ходит босиком, умывается из жестяного умывальника во дворе. Удобства в конце огорода в кино не показали, а напрасно. Гордая и независимая. Вот дура! Кому теперь хуже?

Я задремала под сериал. Анчутка пригрелся на подушке около моей щеки и мурлыкал так, что прямо ходуном ходил, даже шерстка шевелилась.

Когда я пришла в себя, в комнате было уже темно. По телевизору шел кулинарный час. Энергичная молодая женщина споро нарезала овощи и зелень, приговаривая воркующим голосом, как это легко, быстро и вкусно. Я тупо смотрела на ловкие движения ее рук. Анчутка мурлыкал прямо мне в ухо. Вставать не хотелось. Голова была тяжелой. Недаром говорят, что нельзя спать на закате. Ничего не хотелось. Ну и не встану, подумала я. Мне теперь все равно.

От оглушительного телефонного звонка меня словно подбросило. Я резво поднялась и побежала в прихожую. Анчутка упал на пол и взвыл обиженно. Звонила, разумеется, Татьяна.

– Ну, что там у тебя? – спросила она благодушно, и я поняла, что Танечка переоделась в халат, поужинала, положила на лицо маску, улеглась перед телевизором, убрала звук и теперь готова общаться. – Кстати, твой мобильник не отвечает.

– Упал в воду, нечаянно, – ответила я. – Отстирала платье?

– Отстирала. Там и стирать нечего было. А крику, а визгу! Истерика, валерьянка, все шепотом и на цыпочках… Конец света. Как это – упал?

– Молча. Взял и упал. Лежал на краю ванны, а Анчутка скинул.

– Понятно. А ты как… вообще?

– Нормально. Я бросила работу…

– Как бросила? – ахнула Танечка. – Он что, выгнал тебя?

– Никто меня не выгонял. Я сама ушла.

– Не понимаю, – говорит Танечка беспомощно. – Как же ты теперь?

– Не знаю. Умру с голоду, наверное.

– Как ты можешь смеяться? Ты с таким трудом нашла это место. Что случилось?

– Ничего. Цыганка нагадала мне фарт, только надо снять паутину.

– Паутину? Знаю! – Танечка даже не задумалась. – Я тебе говорила – в углу прихожей, здоровенная такая, помнишь?

– Не помню. Цыганка имела в виду другую паутину.

– Какую это? – удивилась Танечка.

– Которая застит глаза! И еще сказала, что я фартовая, аж завидно.

– Нич-чего не понимаю! – заволновалась Танечка. – Ты ж не веришь! Давай по порядку. Откуда цыганка?

– Ниоткуда. Минуту назад не было – и вдруг, как из-под земли, – крученая, быстрая, юбки ходуном. Села рядом, схватила за руку…

Танечка глухо ахнула:

– Сколько ты ей дала?

– Откуда у меня деньги? Я ей сразу сказала, что денег нет.

– А она?

– А она говорит, я и сама вижу.

Быстрый переход