Еще бы! Было на что сердиться! Раскалялся от настойчивых звонков телефон, в дверь к Уинвордтам то и дело стучали безупречно вежливые курьеры из издательства или же участливые подруги Джейн, которые прибегали то с новым рецептом витаминного салата, «чудесно освежающего память», или с адресом «замечательного и супермодного психотерапевта, который может помочь выбраться из самых беспросветных ситуаций и депрессий за весьма умеренную плату»!

Джордж немедленно вскипал про себя: за эти годы его Джейн сменила сотни психоаналитиков и терапевтов, и все они были «супергении» и брали «весьма умеренную плату за сеанс», но результат… оставался тем же!

Однако, будучи человеком безупречно воспитанным, подругам измученной жены Джордж никогда и ничего не говорил. Он просто молча прятал бумажки с злополучными телефонами и рецептами в карман, усердно их скомкав!

Вся его накопившаяся, беспомощная ярость и растерянность уходила только в эти никчемные комочки бумаги.

Да еще в не поддававшиеся точному счету выкуренные за день сигары.

Больше тихий джентельмен Джордж-Саймон Уинтвордт, инженер-программист одной из телефонных компаний Джорджстауна, ничего такого себе позволить не мог!..

Франция, Бретань, июль 166***года. Здание магистрата на центральной площади города

— И что же ты, несчастная, можешь сказать высоким судьям в свое оправдание? Как докажешь, что ты не ведьма и не состоишь в постыдном сговоре с дьяволом?! — грозно вопрошал сухопарый, длинный, как жердь, епископ, высокомерно прикрывая глаза и обращаясь к маленькой, тоненькой рыжеволосой женщине, с чертами лица, явно выдававшими ее иудейское происхождение. Точеный, с породистой горбинкой нос, большие, слегка навыкате, черные глаза, и тоненькие, изодранные в кровь, длинные аристократичные пальцы рук странно контрастировали с рваным рубищем нищенки, «украшавшем» ее изможденное, прозрачное от многодневного голода и истязаний тело. Она была почти в обмороке и не слышала ни грозного, гневного рыка епископа Луи Бретонского, ни вопросов, которые вслед за ним обращали к ней и другие гневные судьи-инквизиторы.

Пришла в себя она только в тот момент, когда два тучных и страшно пахнущих стодневным (никак не меньше!) потом и прокисшим вином стражника, подскочив к ней и бряцая шпорами огромных сапог, звон которых больно отдавался в ее гудящей, голодной голове, стали выволакивать бедняжку на середину зала.

На ногах она, конечно, не удержалась, и стоило только шарообразным стражам порядка выпустить ее из своих цепких стальных лап, как она тут же упала на колени прямо напротив резного высокого кресла судии-епископа.

Тот явно остался доволен коленопреклоненной беспомощной фигуркой у ног! Казалось, двинь жердь-епископ лениво своею долговязой ступней и смог бы легко раздавить лежащую женщину, словно мошку!

Однако не пошевельнул карающей конечностью всевластный Судия в черной сутане, а лишь злорадно-лениво пророкотал, шевеля костлявою дланью и седыми кустистыми бровями:

— Ну, что ты скажешь, рыжая бестия, отродье дьявольское?! Признаешься ли, наконец, в кознях ведьмовских, в том, что опаивала достойных граждан славной Бретани погаными зельями, опутывала чарами, отбирала имущество, лишая их воли и здоровья, а по ночам устраивала ведьмовские разгульные шабаши с непотребным пением и плясками, шум от которых не давал заснуть достопочтенным гражданам на нескольких улицах?

Признаешь ли ты, вдова, Луиза-Дельфина-Мария Отей, урожденная Ламфор, что ты есть истинная ведьма и прислужница дьявола?! — при этих словах епископ поспешно перекрестился всею ладонью и поцеловал огромный серебряный крест на груди. Его примеру последовали и остальные почтенные инквизиторы, окружившие властительного вершителя судеб, словно стая преданных черных воронов — все они были в одинаковых широкополых сутанах, с серебряными крестами на груди.