Когда Эдди завершил свой рассказ, женщина на миг молча замерла в кресле, глядя уже не на молодого человека, а мимо, в волны, которые должны были с заходом солнца принести омаров с их непонятными крючкотворскими вопросами. Омаров Эдди описал особенно тщательно. Ей было лучше слегка испугаться сейчас, чем сильно – когда эти твари выберутся на берег порезвиться. Он думал, что, услышав, как обитатели моря обошлись с рукой и ногой Роланда, и хорошенько приглядевшись к ним, женщина не захочет их есть. Хотя в конце концов голод переборет дид-э-чик и дам-э-чам.

Глаза женщины были холодными и далекими.

– Одетта? – окликнул он минут пять спустя. Она уже представилась ему. Одетта Холмс. Эдди счел имя великолепным.

Выведенная из задумчивости молодая женщина снова посмотрела на него. Чуть улыбнулась. И произнесла одно-единственное слово:

– Нет.

Эдди, не в состоянии придумать подходящий ответ, лишь поглядел на нее, думая, что до этой минуты не понимал, каким беспредельным может быть простое отрицание.

– Не понял, – наконец произнес он. – На что это вы неткаете?

– На все на это. – Одетта повела рукой (Эдди заметил, какие сильные у нее руки – холеные, гладкие, но очень сильные), захватив море, небо, прибрежный песок, грязные холмы предгорья, где стрелок в эту минуту, вероятно, искал воду (или, может быть, был съедаем заживо каким-то неизвестным и интересным чудовищем – положа руку на сердце, Эдди не хотелось задумываться об этом). Короче, обозначив весь мир.

– Я понимаю, каково вам. Поначалу я и сам представлял собой тяжелый случай сомнений во взаправдашности всего этого. – Но так ли это было? Если вспомнить, Эдди, кажется, просто смирился и принял все, как неизбежное – возможно, из-за слабости, дурноты и раздиравшей его острой потребности в марафете. – Это пройдет.

– Нет, – снова сказала она. – По-моему, произошло одно из двух, и неважно, что именно, но я по-прежнему в Оксфорде, штат Миссисипи. А это все не настоящее.

И она продолжала (будь ее голос громче, или, быть может, если бы Эдди не затягивало в любовный омут, получилась бы чуть ли не нотация. Но в сложившихся обстоятельствах слова Одетты больше напоминали не выговор, а лирические стихи, и Эдди был вынужден постоянно напоминать себе: «Только вот на самом деле все это – чушь собачья, и ты должен убедить ее в этом. Ради нее самой»).

– Возможно, я получила травму головы, – сказала она. – Жители Оксфорд-Тауна печально известны тем, что любят помахать дубинкой или колуном.

Оксфорд-Таун.

Это название вызвало в далеких глубинах сознания Эдди неясный всплеск узнавания. Одетта произнесла его чуть напевно, что по непонятной причине ассоциировалось у него с Генри… с Генри и мокрыми пеленками. Почему? Как? Сейчас это не имело значения.

– Вы пытаетесь объяснить, что по-вашему все это – сон, который снится вам, пока вы лежите в обмороке?

– Или в коме, – откликнулась она. – И не нужно смотреть на меня так, словно вы считаете это абсурдом, поскольку ничего абсурдного тут нет. Вот, взгляните.

Она аккуратно раздвинула волосы повыше левого виска, и Эдди увидел: Одетта зачесывает их набок не просто из любви к такому стилю. Под водопадом волос открылась старая рана, уродливая, покрытая рубцами – не бурыми, а серовато-белыми.

– Кажется, в вашем времени жизнь порядком вас побила, – сказал он.

Одетта нетерпеливо пожала плечами.

– Порядком побила, порядком и обласкала, – сказала она.