– Гомики. Петухи. Неважно. Обмениваться словечками можно до вечера – толку-то что? Я другое пытаюсь сказать: если все это сон, он может быть моим, а не вашим. Может, вы – плод моего воображения.

Улыбка Одетты дрогнула.

– Вы… вас не били по голове.

– Вас тоже никто не бил.

Теперь улыбка Одетты окончательно исчезла. Она довольно резко поправила:

– Никто, кого бы я запомнила.

– То же самое со мной! – сказал он. – Вы сказали, в Оксфорде народ грубый. Что ж, ребята с таможни тоже не то чтоб лучились радостью, когда не нашли марафет, который искали. Может, один из них засветил мне по башке рукояткой своей дуры, и лежу я сейчас в камере, в Бельвю, и вижу во сне вас с Роландом, покамест они пишут рапорты – объясняют, как во время допроса я повел себя агрессивно и пришлось меня утихомирить.

– Это не одно и то же.

– Почему? Потому, что вы – вся из себя интеллигентная чернокожая дама-общественница, а я – просто ширяла с нью-йоркской окраины? – Все это Эдди высказал с усмешкой, намереваясь добродушно высмеять Одетту, но та вспылила:

– Мне бы хотелось, чтобы вы прекратили называть меня черной!

Эдди вздохнул.

– Ладно, но к этому все равно привыкнут.

– Как ни крути, а вам следовало посещать дискуссионный клуб.

– Блядь, – сказал Эдди, и Одетта так повела глазами, что он опять невольно осознал: разница между ними не только в цвете кожи, она гораздо значительнее – они обращались друг к другу каждый со своего отдельного острова, океаном между которыми было время. Ну да ладно. Слово привлекло ее внимание. – Я не хочу с вами спорить. Я хочу, чтобы вы очнулись и осознали, что не спите, вот и все.

– Я могла бы действовать согласно диктату вашего третьего варианта – по крайней мере, временно, до тех пор, пока продолжает существовать такое… такое положение вещей… если бы не одно «но»: между тем, что произошло с вами, и тем, что случилось со мной, существует коренное отличие. Такое существенное, такое большое, что вы его не видите.

– Ну так покажите его мне.

– В вашем сознании нет разрывов. В моем – есть, и очень большой.

– Не понимаю.

– Я хочу сказать, что вы можете отчитаться за каждый прожитый миг, – сказала Одетта. – Ваш рассказ последовательно переходит от момента к моменту: самолет, внезапное вторжение этого… этого… его…

Она с явной неприязнью мотнула головой в сторону холмов.

– Припрятыванье наркотика, полицейские, взявшие вас под стражу, все прочее. История фантастичная, но в ней нет недостающих звеньев. Что касается меня, я вернулась из Оксфорда. Эндрю, мой шофер, встретил меня и отвез домой. Я приняла ванну и хотела выспаться: начиналась страшная мигрень, а единственное средство от действительно сильных мигреней – это сон. Но до полуночи оставалось совсем немного, и я подумала, что сначала посмотрю новости. Некоторых из нас отпустили, но, когда мы уезжали, большинство оставалось в кутузке. Мне хотелось выяснить, не пересмотрены ли их дела. Я вытерлась, надела халат и пошла в гостиную. Включила телевизор, программу новостей. Диктор принялся рассказывать о речи, которую только что произнес Хрущев по поводу американских советников во Вьетнаме. Он сказал: «Мы получили кинорепортаж из…» и исчез, и оказалось, что я качу по этому берегу. Вы говорите, будто видели меня сквозь этакую волшебную дверь, которая сейчас исчезла, – видели в Мэйси, где я воровала грошовые побрякушки. Уже достаточно абсурдно, но, даже будь это так, я сумела бы найти для кражи что-нибудь получше фальшивых драгоценностей.