– Эдди! – снова крикнул стрелок – теперь он не просто орал, он приказывал. Эдди, с подбородка которого капала кровь (челюсть уже начинала распухать) еще секунду просидел на корточках, бессмысленно тараща широко раскрытые глаза. «Ну же, шевелись, не можешь, что ли? – подумал Роланд. – Или не хочешь?» Его силы таяли. Когда эта женщина в очередной раз обрушит вниз тяжелую рукоять револьвера, она сломает ему руку… то есть, если он успеет загородиться. Если нет, она проломит ему голову.

Потом Эдди стряхнул оцепенение. Он поймал стремительно опускавшийся револьвер, и Детта с пронзительным визгом повернулась к нему, щелкая зубами, точно вампир, и ругаясь на уличном patois [Patois (франц.) – уличный простонародный жаргон], таком беспросветно южном, что его не понимал даже Эдди, а Роланду казалось, будто женщина вдруг заговорила на иностранном языке. Но Эдди сумел вырвать револьвер из ее руки и, когда нависшая над Роландом «дубинка» исчезла, он смог пригвоздить Детту к песку.

Она и тогда не унялась и продолжала брыкаться, рваться вверх и сквернословить. На темном лице выступил пот.

Эдди глазел на все это, по-рыбьи открывая и закрывая рот. Он нерешительно дотронулся до своей челюсти, сморщился, отнял руку, внимательно осмотрел пальцы и оставшуюся на них кровь.

Детта продолжала верещать: прикончу обоих, рискните здоровьем, попробуйте меня снасильничать, я вас пиздой укокошу, вот посмотрите, это ж не дырка, а хуй знает что с зубами на входе, охота разведать, так сами убедитесь.

– Что, черт подери… – тупо проговорил Эдди.

– Ремень, – пропыхтел стрелок. – Тащи сюда. Я перекачу ее наверх, а ты схватишь ее за руки и стянешь кисти за спиной.

– ХРЕНА С ДВА! – взвизгнула Детта, и ее безногое тело забилось с такой силой, что Роланд чуть не слетел. Он чувствовал, как она опять и опять силится поднять обрубок правой ноги, чтобы заехать ему по причинному месту.

– Я… я… она…

– Живее, Господь прокляни лик твоего отца! – взревел Роланд, и Эдди наконец сдвинулся с места.

Где-то внутри этого орущего, визжащего существа скрывалась Одетта Холмс.

Если бы не ползучие омарообразные твари, Эдди спустился бы к воде и вымыл руки.

– Похоже, меня сейчас вывернет, – сообщил он голосом, срывавшимся то на бас, то на дискант, как у мальчишки-подростка.

– Чего стали-то? Валяйте, схавайте друг дружке ЗАЛУПЫ! – визгливо посоветовало трепыхавшееся в кресле существо. – А? Коли вы перед пиздинкой черной бабы труса празднуете! Ну, валяйте! Чего тут сомневаться! Пососите друг дружке шершавого! Валяйте, пока можно, потому как Детта Уокер щас вылезет из этого кресла – и амбец херам вашим тощим, беложопые! Оторву и вон тем ходячим бензопилам скормлю!

– Вот женщина, в чьем сознании я побывал. Теперь ты мне веришь?

– Я и раньше тебе верил, – сказал Эдди. – Я же говорил.

– Ты думал, будто веришь. Ты верил только верхним слоем сознания. Веришь ты теперь до конца? До донышка?

Эдди посмотрел на визжащее, судорожно извивающееся в инвалидном кресле существо, и отвел глаза. В лице не осталось ни кровинки, только из рваной раны на подбородке сочились редкие алые капли. С этого бока физиономия Эдди начинала приобретать некоторое сходство с воздушным шаром.

– Да, – выговорил он. – Боже мой, да.

– Эта женщина – чудовище.

Эдди заплакал.

Стрелку захотелось утешить его, но, не в силах совершить такое святотатство (слишком уж хорошо он помнил Джейка), он ушел в темноту, сжигаемый изнутри жаром и болью нового приступа лихорадки.