Солнце обморочно клонилось к воде, прилив закончился; было, вероятно, четыре часа (так сказала Одетта, и Эдди поверил – ведь раньше она уже говорила, что хорошо определяет время по солнцу, а еще она была его возлюбленной), когда они достигли двери.

На двери было что-то написано.

– Что это значит? – наконец спросила Одетта.

– Не знаю, – откликнулся Эдди, но слова принесли холодок безнадежности; юноша чувствовал: на сердце крадучись находит тень.

– Разве? – спросила она, глядя на него более внимательно.

– Да. Я… – Он сглотнул. – Не знаю.

Одетта еще секунду смотрела на него.

– Пожалуйста, отвези меня за нее. Мне бы хотелось взглянуть. Я знаю, что ты хочешь вернуться к нему, но, может быть, ты сделаешь это для меня?

Эдди был согласен.

Они поехали вокруг двери, к тому ее краю, который находился чуть повыше.

– Подожди! – вскрикнула Одетта. – Ты видел?

– Что?

– Поехали обратно! Смотри! Смотри внимательно!

На этот раз Эдди вместо того, чтобы следить за возможными препятствиями, внимательно наблюдал за дверью. Когда кресло проезжало по склону над ней, Эдди увидел, как дверь сужается в перспективе, увидел петли – петли, погруженные словно бы в ничто, увидел боковое ребро…

И тут оно исчезло.

Боковое ребро исчезло.

Воду от Эдди должны были бы заслонять три, возможно, даже четыре дюйма плотной древесины (дверь выглядела необычайно крепкой), но ничто не мешало ему видеть море.

Дверь исчезла.

Тень Эдди была, а вот дверь пропала.

Он откатил кресло на два фута назад, чтобы занять позицию чуть южнее того места, где стояла дверь, и оказалось, что боковое ребро никуда не делось.

– Ты видишь? – прерывающимся голосом спросил он.

– Да! Оно опять здесь!

Он провез кресло на фут вперед. Дверь не исчезала. Еще шесть дюймов. Здесь. Еще два. Здесь. Еще дюйм… и никакой двери. Точно и не бывало.

– Иисусе, – прошептал он, – Господи Иисусе.

– Она откроется перед тобой? – спросила Одетта. – А передо мной?

Эдди медленно шагнул вперед и крепко взялся за ручку двери, на которой было написано одно-единственное слово.

Он попробовал повернуть ручку по часовой стрелке; потом против.

Ручка не сдвинулась ни на йоту.

– Ладно. – Тон Одетты был спокойным, смиренным. – Дверь открывается ему. Думаю, это понятно и тебе, и мне. Иди за ним, Эдди. Сейчас же.

– Сперва я должен позаботиться о тебе.

– Со мной все будет отлично.

– Ничего подобного. Линия прилива слишком близко. Если я брошу тебя здесь, то, когда стемнеет, омары вылезут и пообедают тобо…

Речь Эдди внезапно пресек послышавшийся наверху, в холмах, клокочущий кошачий рык – так нож обрубает тонкую бечевку. Ворчание зверя донеслось с приличного расстояния – но меньшего, чем в прошлый раз.

Взгляд Одетты на миг, не более, порхнул к револьверу стрелка, засунутому за пояс штанов Эдди, потом так же быстро вернулся к лицу молодого человека. Эдди почувствовал, что у него горят щеки.

– Он не велел отдавать мне револьвер, правда? – мягко сказала она. – Он не хочет, чтобы оружие попало ко мне в руки. По какой-то причине он не хочет, чтобы оно оказалось у меня.

– Патроны отсырели, – с трудом ответил он, – ими, наверное, все равно не выстрелишь.