– Патроны отсырели, – с трудом ответил он, – ими, наверное, все равно не выстрелишь.

– Я понимаю. Завези меня чуть повыше, на склон, ладно? Я знаю, как, должно быть, устала у тебя спина – Эндрю называет это «санитарской ломотой» – но, если ты завезешь меня чуть повыше, омары мне будут не страшны. А там, откуда рукой подать до этих страшилищ, вряд ли появится что-нибудь еще.

Эдди подумал: «Во время прилива, пожалуй, да… но если снова начнется отлив, тогда как?»

– Дашь мне какой-нибудь еды и камней, – сказала Одетта, не ведая, что эхом вторит стрелку, и Эдди снова залился румянцем. Его лоб и щеки пылали, как бока кирпичной печки.

Одетта посмотрела на него, едва заметно улыбнулась и покачала головой, будто Эдди говорил вслух.

– Не будем спорить. Я же видела, что с ним и как. Ему отпущено очень и очень мало времени. Препираться некогда. Отвези меня чуть повыше, оставь еды и камней, потом забирай кресло и отправляйся.

– Он рассердится на нас обоих. На тебя – за то, что отдал, а на меня еще сильнее – за то, что взяла.

– Чепуха! – выкрикнул Эдди. – Почем ты знаешь?

– Знаю, – ответила Одетта тоном, не терпящим возражений.

– Хорошо, предположим, это правда. Только предположим. Но если ты не возьмешь револьвер, рассержусь я.

– Убери. Не люблю я всякие пистолеты. Я не знаю, как с ними обращаться. Если из темноты на меня что-нибудь выскочит, я первым делом напущу в штаны. После чего наставлю револьвер не в ту сторону и всажу пулю в себя. – Она умолкла, мрачно глядя на Эдди. – Есть и еще кое-что. Возможно, для тебя это тоже не секрет. Я не хочу прикасаться ни к чему, принадлежащему этому человеку. Ни к чему. Я думаю, что на меня его вещи способны «навести порчу», как это всегда называла моя мама. Мне нравится думать о себе, как о современной женщине… но я не испытываю никакого желания остаться у подножия погруженных во тьму земель без тебя, зато с привязавшимся ко мне злосчастьем

Эдди посмотрел на револьвер, потом на Одетту. В его глазах по-прежнему был вопрос.

– Убери, – велела она сурово, как школьная учительница. Эдди вдруг захохотал и подчинился.

– Что ты смеешься?

– Ты говоришь, как мисс Хатэвэй. Моя училка из третьего класса.

Чуть улыбаясь, не отрывая блестящих глаз от глаз Эдди, Одетта негромко, приятным голосом пропела: «Тени божественной ночи спускаются… сумерек время пришло…» – Ее голос замер, и оба посмотрели на запад, но, хотя тени уже удлинились, звезда, на которую они загадывали желание прошлой ночью, еще не появлялась.

– Что-нибудь еще, Одетта? – Эдди испытывал острое нежелание уходить. Хотелось медлить и медлить. Он подумал, что стоит действительно тронуться в обратный путь, и это пройдет, но пока стремление ухватиться за любой предлог и остаться казалось очень сильным.

– Поцелуй. Если ты не против, я удовольствовалась бы этим.

Он приник к ее губам долгим поцелуем. Уже когда он отстранился, Одетта, поймав его за запястье, пристально и напряженно всмотрелась в его лицо.

– До прошлой ночи я ни разу не занималась любовью с белым, – сказала она. – Не знаю, важно ли это для тебя. Я даже не знаю, важно ли это для меня. Но я подумала, что ты должен знать.

Эдди подумал.

– Для меня – нет, – сказал он. – Ночью все кошки серы. Я люблю тебя, Одетта.

Она накрыла его ладонь своей.

– Ты милый молодой человек и не исключено, что я отвечаю тебе взаимностью, хотя обоим нам слишком рано…

В этот миг, будто по сигналу, в «зарослях», как их именовал стрелок, заворчала дикая кошка.