Чуть погодя он отодвинул коробку, сносно изобразив сожаление.

– Боюсь, я пас.

– Ладно, – сказал продавец, резко теряя интерес к клиенту. Поскольку мужик не был сумасшедшим и явно пришел смотреть, а не покупать, их отношения вступили в завершающую стадию. Музыку заказывает тот, кто платит. – Что-нибудь еще? – спросил он, взглядом веля синему костюму выкатываться.

– Нет, спасибо. – Стрелок вышел, не оглянувшись. Бумажник Морта лежал глубоко под прилавком. Роланд расставил собственную ловушку с приманкой.

Он нагнулся и сквозь окошко со стороны пассажирского сиденья посмотрел на О'Мейру. О'Мейра ожидал услышать явно педоватый голос – неизвестно, такой ли уж педоватый, как намекала его шаблонная шутка насчет голубеньких наручников, но все равно голос «петуха». Помимо оружия, магазин Клеменца бойко торговал наручниками. Закон в округе Манхэттан это разрешал. Те, кто покупал стальные браслеты, в большинстве своем не были доморощенными Гудини (полицейским это не нравилось, но когда это бывало, чтобы соображения полицейских на какую угодно заданную тему что-то меняли?). Основной контингент покупателей составляли гомики с легкой склонностью к садизму и мазохизму. Но мужик в синем костюме по разговору вовсе не походил на педрилу. Голос у него был глуховатым и невыразительным, вежливым, но несколько неживым.

– Там торговец забрал мой бумажник, – сказал этот человек.

– Кто? – О'Мейра быстро выпрямился. Полтора года у них чесались руки повязать Джастина Клеменца. В случае удачи они с Диливэном, может быть, смогли бы наконец сменить синюю форму на значки детективов. Вероятно, это была всего лишь несбыточная мечта – так хорошо на самом деле не бывает – и все же…

– Торговец. Э… – Короткая пауза. – Продавец.

О'Мейра и Карл Диливэн переглянулись.

– Волосы черные? – спросил Диливэн. – Такой приземистый, коренастый?

Вновь последовала кратчайшая пауза.

– Да. Глаза карие. Под одним – маленький шрам.

Было в этом мужике что-то… что именно, О'Мейра тогда не сумел определить; он припомнил это позднее, когда уже не нужно было думать о другом и, главным образом, конечно, о том простом факте, что золотой значок детектива – пустое; выяснилось, что удержаться на своей работе – и то будет чудо из чудес.

Но много лет спустя, когда О'Мейра повел двух своих сыновей в бостонский Музей Науки, бывшему полицейскому выпал краткий миг прозренья. В музее была машина – компьютер – которая играла в крестики-нолики. Если первым ходом ты не ставил свой крестик в центральную клетку, машина неизменно объебывала тебя, но всякий раз делала паузу, чтобы обратиться к памяти за возможными вариантами гамбитов. И О'Мейра, и мальчики были в восторге. Но в этом было что-то страшноватое… а потом О'Мейре вспомнился Синий Костюм. Вспомнился оттого, что у него, у Синего Костюма, была такая же манера говорить, едри ее в корень. Толковать с ним было все равно, что толковать с роботом.

Диливэну так не показалось, однако девять лет спустя он однажды вечером придет со своим (к тому времени уже восемнадцатилетним, без пяти минут студентом колледжа) сыном в кино и на тридцатой минуте художественного фильма неожиданно поднимется с места, пронзительно крича: «Это он! ОН! Тот мужик в синем, едрена мать, костюме! Тот мужик, что был у Кле…»

Кто-то гаркнет «Эй, сядьте там!», но побеспокоится напрасно – Диливэна, заядлого курильщика, имеющего семьдесят фунтов лишнего веса, роковой сердечный приступ настигнет раньше, чем этот недовольный доберется хотя бы до второго слова.