Но Эдди считал, что за один день Джек видит больше, чем Коль Винсент сможет увидеть за всю свою жизнь.
– Вот и хорошо, – сказал Коль. – Это хорошо.
Молчание. Коль смотрел на Эдди, улыбался и ждал, когда Эдди опять начнет исполнять Танец Торчка – чесаться, переминаться с ноги на ногу, как ребенок, которому надо в туалет; ждал, главным образом, когда же Эдди спросит, что случилось и, кстати, нет ли у них случайно с собой дознячка.
А Эдди только смотрел на него и больше не чесался, вообще не делал ни единого движения.
Слабый ветерок тащил по паркингу кусок яркой фольги. Только ее шорох, да задыхающийся звук разболтанных клапанов в моторе фургона нарушали тишину.
Понимающая ухмылка Коля стала менее уверенной.
– Садись давай, Эдди, – не оборачиваясь, сказал Джек. – Прокатимся.
– Это куда же? – спросил Эдди, зная ответ заранее.
– К Балазару. – Джек не обернулся, только один раз разжал и снова сжал пальцы на баранке. При этом на среднем пальце блеснул большой перстень литого золота с выпиравшим, как глаз гигантского насекомого, ониксом. – Он хочет узнать насчет товара.
– Его товар у меня. Он в надежном месте.
– Отлично. Значит, можно ни о чем не беспокоиться, – сказал Джек Андолини и не обернулся.
– Я хочу сперва подняться к себе, – сказал Эдди. – Переодеться, поговорить с Генри…
– И вмазаться, не забудь про это, – сказал Коль и ухмыльнулся своей широкой желтозубой ухмылкой. – Вот только вмазаться-то тебе нечем, ясно тебе, голуб… ты… мой… чик?
«Дид-э-чик?» – подумал стрелок в мозгу Эдди, и их обоих слегка передернуло.
Коль заметил это, и его ухмылка стала шире. Зубы, которые открылись при этом, оказались не краше тех, что были видны раньше. «Ага, все-таки начинается, – говорила эта ухмылка. – Добрый старый Танец Торчка. А я, Эдди, уж было забеспокоился».
– Это еще почему?
– Мистер Балазар подумал, что будет лучше, если у вас в квартире, ребята, все будет чистенько, – сказал Джек, не оборачиваясь. Он продолжал наблюдать мир, который, по мнению стороннего наблюдателя, такой человек наблюдать не способен. – На случай, если бы кто-нибудь вдруг заявился.
– Например, с федеральным ордером на обыск, – сказал Коль. Его лицо торчало из окна кабины и мерзко ухмылялось. Теперь Эдди чувствовал, что Роланду тоже хочется выбить кулаком гнилые зубы, делавшие эту ухмылку такой возмутительной, такой в некотором роде непростительной. Это единодушие его слегка подбодрило. – Он прислал бригаду из фирмы по уборке квартир, и они вымыли все стены и пропылесосили все ковры, и он с вас за это не возьмет ни копья, Эдди!
«Вот теперь ты спросишь, что у меня есть, – говорила ухмылка Коля. – Да, Эдди, мальчик мой, вот теперь-то ты спросишь. Потому как кондитера-то ты, может, и не любишь, да конфеты любишь, правда? А теперь, когда ты знаешь, что Балазар позаботился, чтобы твоей личной заначки не осталось…»
Внезапная мысль, страшная, отвратительная, вспыхнула в мозгу Эдди. Если заначки больше нет…
– Где Генри? – спросил он вдруг, так резко, что Коль удивленно втянул голову в окно.
Джек Андолини наконец обернулся. Медленно, точно ему приходилось делать это редко и с величайшим трудом. Казалось, вот-вот станет слышно, как на шее у него скрипят старые немазаные шарниры.
– В надежном месте, – сказал он и повернул голову обратно, в прежнее положение, опять так же медленно.
Эдди стоял рядом с фургоном, борясь с паникой, которая норовила подняться в его сознании и, нахлынув, подавить способность связно мыслить. |