Спокойно, – пробормотал стрелок и подумал: «Чтобы причинить ему боль, достаточно просто назвать имя его брата – и все. Все равно, что ткнуть палкой в открытую язву».

– Сейчас я войду в ваш туалет, – сказал Эдди. Он показал на дверь в дальнем левом углу комнаты, такую незаметную, что ее почти невозможно было отличить от панелей, которыми были обшиты стены. – Войду один. А потом я выйду оттуда к вам сюда с фунтом вашего кокаина. С половиной партии. Вы его проверите. Потом вы приведете Генри сюда, чтобы я мог на него посмотреть. Когда я увижу его, увижу, что с ним все в порядке, вы отдадите ему наш товар, и он поедет домой с одним из ваших джентльменов. Пока он будет ехать, я и… – он чуть не сказал Роланд – …я и остальные ребята, которых, как мы с вами оба знаем, вы сюда нагнали, можем смотреть, как вы строите эту штуку. Когда Генри будет дома и в безопасности – а это значит, что никто не будет над ним стоять, тыча ему в ухо пистолет, – он позвонит сюда и скажет одно слово. Так мы с ним сговорились перед моим отъездом. На всякий случай.

Стрелок проверил сознание Эдди, чтобы выяснить, правда это или блеф. Это была правда, по крайней мере, Эдди считал именно так. Роланд видел: Эдди действительно верит, что Генри раньше умрет, чем скажет это слово лживо. Стрелок не был в этом так уверен.

– Ты, видно, думаешь, что я до сих пор верю в Санта-Клауса, – сказал Балазар.

– Нет, я знаю, что не верите.

– Клаудио. Обыщи его. Джек, а ты пойди и обыщи туалет. Весь.

– Там есть какое-нибудь место, про которое я не знаю? – спросил Андолини.

Балазар довольно долго молчал, внимательно разглядывая Андолини темно-карими глазами.

– На задней стенке шкафчика с лекарствами есть маленькая панель, – сказал он. – Я там держу кое-какие личные вещи. Там слишком мало места, чтобы спрятать фунт наркоты, но ты там, пожалуй, все же проверь.

Джек вышел, и, когда он входил в маленький нужник, стрелок увидел вспышку того же ледяного белого света, какой освещал нужник в воздушном вагоне. Потом дверь закрылась.

Взгляд Балазара снова метнулся к Эдди.

– Зачем тебе так нелепо врать? – почти скорбно спросил он. – Я думал, ты сообразительный парень.

– Посмотрите мне в лицо, – спокойно сказал Эдди, – и скажите мне, что я вру.

Балазар сделал, как просил Эдди. Он смотрел долго. Потом отвернулся, засунув руки в карманы так глубоко, что стало чуть-чуть заметно раздвоение на его крестьянской заднице. Поза его выражала скорбь – скорбь о блудном сыне; но прежде, чем он отвернулся, Роланд успел заметить на его лице выражение, не имевшее со скорбью ничего общего. То, что Балазар прочел в лице Эдди, вызывало у него не скорбь, а глубокую тревогу.

– Раздевайся, – сказал Клаудио и наставил на Эдди пистолет.

Эдди начал раздеваться.

Точно кто-то влил в него две кварты свеженькой смелости.

Да. В этом все дело. И в наркоте. В этой блядской наркоте. Джек переворачивал вверх дном весь туалет, а Клаудио обыскивал Эдди со злобной дотошностью вертухая-садиста; Эдди стоял совершенно равнодушно (Балазар никогда раньше не поверил бы, что он или любой другой наркаш способен на такое равнодушие), даже, когда Клаудио четыре раза харкнул себе на левую ладонь, растер смешанные с соплями слюни по всей правой кисти и засунул ее Эдди в зад до самого запястья и даже на дюйм-другой подальше.

Наркоты не оказалось ни в туалете Балазара, ни на Эдди, ни в Эдди. Наркоты не было ни в одежде Эдди, ни в его куртке, ни в дорожной сумке. Значит, все это был всего лишь блеф.

Посмотрите мне в лицо и скажите мне, что я вру.

И он посмотрел. То, что он увидел, его встревожило.