|
Этот сгусток тайфунов, торнадо, самумов, ливней, гроз, молний, лавин, пожаров, извержений, землетрясений, наводнений… На какой земле мы живем! («Земля — планета из солнцевской группировки», — пошутил на днях Юз Алешковский.) Наводнения, оказалось, до сих пор (начиная с Ноя) наиболее грозное из стихийных бедствий, чемпион беды. Слово «катастрофа» в словаре Пушкина не встречается. Каким-то другим словом обнимает он все эти явления, втягивая в его орбиту и другие, более человеческие страхи и страсти, такие, в частности, как игра и безумие. Это слово насквозь звучит в его тексте, ты его слышишь и не можешь повторить, потому что — забыл. Может быть, Жизнь??
«Не надо без надобности умножать количество сущностей»… Не знаю, слышал ли Пушкин про «бритву Оккама», но правило это хорошо знал. У него был слух… Жизнь — слишком всеобъемлющее понятие, чтобы быть осмысленным. «Кончена жизнь. Жизнь кончена» — будут последние его слова, с той же гениальной зеркальной точкой посредине. Слова «катастрофа» у Пушкина нет. Однако в «Программе записок», писанной Пушкиным той же осенью 1833-го, читаем: «Первые впечатления. Юсупов сад. — Землетрясение. — Няня. Отъезд матери в деревню. — Первые неприятности. — Гувернантки. (Ранняя любовь.) — Рождение Льва. — Мои неприятные воспоминания. — Смерть Николая». Равноправие землетрясения с основными детскими потрясениями наводит на мысль. ДАЛЬШЕ ЧТО? Землетрясение — это еще в Москве. То ли когда он гулял в Юсуповом саду, то ли няня рассказала… 1812 год застает его уже в Лицее. «Завидуя тому, кто умирать / Шел мимо нас…» Вести о пожаре в Москве — Москва все еще его родина. Следующее — уже море. «Прощай, свободная стихия!» (1824). «Шуми, шуми, послушное ветрило / Волнуйся подо мной, угрюмый океан». Потом — горы: «Кавказ подо мною. Один в вышине / Стою над снегами у края стремнины…» (1829). Стихия — внизу. Пушкин царит, парит над стихией. Саранча — «все съела и опять улетела». Страсти — карты, любови — все это в романтизме поэм. Венец — Алеко с кинжалом. Дальше — история. История как стихия воплощена в «Годунове». «Народ безмолвствует» — не проекция ли сходящего с ума маленького человека? Кризисы типа «что делать?»: стреляться, бежать за границу, жениться? — преобразуются в творческие взрывы 1825, 1830, 1833 годов, сравнимые со стихийными бедствиями. Стихии природы, страсти, азарта, битвы, гения и судьбы сплетаются воедино — в безумие мира. Хочется, конечно, чтобы «Не дай мне Бог сойти сума» так же принадлежало 1833 году, как «Пиковая дама» и «Медный всадник». Как свиваются в нем стихия бури и безумия в один образ! Победа над безумием не метафора для поэта, а подвиг духа. Природа гармонична лишь под взглядом, внизу. «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?» — вопрошает поэт в день рождения, на подступах к «Полтаве», очередному осмыслению безумства исторического: Петр на поле битвы как будущий Германн за игорным столом. В безумии вдохновения 1830 года пишутся и «Бессонница», и «Бесы»: Что безумие не только в тебе, не только в твоем окружении, а в самой Природе — страшная метафизика! Равнодушие и насмешка… Никто после Пушкина не найдет этих слов. …А по телевизору, где-то на дне океана, произошло извержение вулкана, которого никто не наблюдал. Но посреди океана, над вулканом, спроектировалась точка. |
