— Дисенк!

Она вбежала, еще явно не понимая, что происходит, но уже одетая и причесанная.

— Я собираюсь к Гуи, — сказала я. — Пойду пешком. Я не хочу брать стражу или носилки, чтобы не было никаких разговоров о моих перемещениях, и ты тоже должна держать это в тайне. Если меня вызовут, скажи посыльному, что я пьяна, или в ванной комнате, или в гостях у соседки, — все, что угодно. Мне все равно, что ты скажешь, но только чтобы никто не узнал, что я покинула гарем. Одолжи мне одно из своих платьев и свои простые сандалии. Дай мне корзину, чтобы у меня было что-то в руках, и тот свой плотный льняной плащ с капюшоном, который ты иногда надеваешь прохладными вечерами. Я знаю, что сейчас начало шему, но никто не заметит, я думаю. Поторапливайся!

Она вытаращила глаза.

— Ту, скажи мне, что происходит? - взмолилась она.

Я подумала немного, потом согласилась. Она моя личная служанка. Все равно рано или поздно она узнает, особенно если мои попытки избавиться от рокового бремени не увенчаются успехом.

— Я беременна, — быстро проговорила я и отвернулась, чтобы не видеть ее реакции. — Принеси мне все, о чем я тебя просила.

Пока я ждала ее, я кое-что попомнила и, склонившись над столом, начала тихо смеяться, потом истерически захохотала. Начался месяц пахон. До моих именин осталось три месяца. Через три месяца мне исполнится шестнадцать лет.

Через час, завернувшись в плащ, одетая в грубое платье служанки и скромные сандалии Дисенк, я, коротко ответив на оклик стражника у ворот гарема, отправилась по дороге вдоль реки. В тростниковой корзине лежала моя врачебная сумка, прикрытая льняной тряпицей. Солнце уже поднялось высоко, и утро было очень душным. Я давно не ходила на такие расстояния, и вскоре у меня заболели ноги, несмотря на регулярные упражнения. Движение на дороге было оживленным: шли слуги, ехали торговцы в тележках, и ослы своими копытами взбивали пелену пыли, я кашляла каждый раз, когда они проходили мимо.

Расстояние до дома Гуи было небольшим, если двигаться по воде, но теперь, когда я шла пешком, среди жары, песка и шума, путь показался мне вечностью. Я натерла волдыри на ногах, потому что сандалии Дисенк были не моего размера, но по крайней мере это мелкое неудобство на какое-то время отвлекло меня от моей огромной беды; и, когда мне опять пришлось посторониться, пропуская очередного нагруженного осла, я мрачно подумала, что, наверное, и недели не протянула бы в Асвате, такой стала неженкой.

Наконец показался входной пилон. Прежде чем пройти под ним, я спустилась по белым ступеням причала и, присев в тени от ладьи, не снимая сандалий, опустила ноги в воду. Блаженство от ощущения прохладной воды было неописуемым, некоторое время я смотрела на сверкающую гладь озера, на пальмы на противоположном берегу, качающиеся на ветру, на скользящие мимо скифы, вспенивающие поверхность воды, и на сердце у меня стало легче. Но хорошее настроение быстро улетучилось. Я поднялась и вошла во владения Гуи.

Привратник у пилона спросил мое имя. Я никак не могла обойти его, но он, казалось, совершенно не заинтересовался моим странным видом, пропустив меня с почтительным поклоном. Пустынный сад был пропитан тягучей, приятной тишиной, что всегда окутывала поместье Мастера, и таким же тихим был внешний двор; я миновала заросли деревьев, открыла калитку и, пройдя по горячим, ослепительно белым плитам, остановилась между величественными колоннами.

Здесь тоже не было людей, и галерея просматривалась до самого конца. Задняя дверь, выходившая в залитый солнцем зеленый сад, была открыта. Изразцовый пол поблескивал. Скинув шерстяной плат Дисенк и ее грязные, запыленные сандалии, я отряхнула ноги и решительно направилась прямо в кабинет Гуи. Дверь была закрыта, но изнутри доносился его ровный и монотонный голос, он что-то диктовал. Любовь и странная печаль всколыхнулись во мне, мне захотелось снова забраться к нему на колени, как ребенок, и прижаться к теплой груди.