— Ослепленный матерью! Моп Dieu! Да это же почти Орестея! — воскликнул австриец. — 1st das Orestiaden…

Марк-Алем подошел совсем близко к ним, чтобы не пропустить ни единого слова. Курт Кюприлиу собрался было продолжить объяснения, но в этот момент где-то снаружи раздался необычный шум. Большинство гостей обернулось, одни смотрели на дверь, другие — на окна. Стук повторился, теперь к нему добавились резкие крики, затем послышались сильные удары.

— Что это, что происходит? — заволновались гости. Рапсод прервал песню, отчего наступившая тишина стала еще глубже. Удары послышались снова, теперь громче.

— О господи, что же это? — воскликнул кто-то.

Все повернулись и посмотрели на Визиря, лицо которого вдруг стало похоже на восковую маску. Слышно было, как распахнулась дверь, и прозвучало еще одно, на сей раз очень короткое восклицание, затем звук приближавшихся тяжелых шагов. Гости окаменели, не сводя глаз с дверей. Те наконец распахнулись от удара, и на пороге показались вооруженные люди. Что-то остановило их у входа, возможно золотая эмблема О, вырезанная над очагом, вид собравшихся или резкий крик, который испустил неизвестно кто. Только один из ворвавшихся вышел вперед и, словно незрячими глазами поискав что-то, чего он так и не смог найти, проговорил, ни на кого не глядя:

— Полиция султана.

Никто не ответил.

— Визирь Кюприлиу? — проговорил офицер, похоже нашедший наконец то, что он искал. Он сделал еще два шага в сторону Визиря и глубоко поклонился. — Ваше Превосходительство, у меня приказ султана. Позвольте мне выполнять.

Офицер достал из-за пазухи декрет и развернул его перед лицом Визиря. Лицо у того окаменело еще раньше, так что теперь восковая маска осталась совершенно застывшей.

Но для офицера этой ледяной неподвижности оказалось вполне достаточно в качестве одобрения.

— Документы, — крикнул он, резко повернувшись к гостям и одновременно дав знак головой своим людям войти. Их было около полудюжины, все вооружены, с эмблемами полиции султана на шлемах.

— Я иностранец! — раздался посреди легкого гула голос австрийца. Марк-Алем безуспешно пытался найти взглядом мать. Сердитый голос, может быть слишком тихий для той суровости, с которой он звучал, непрерывно повторял: «Сюда! Сюда!»

Открылась боковая дверь в одну из соседних комнат, куда выпроваживали часть приглашенных.

— Курт Кюприлиу, — громко произнес один из полицейских, повернувшись к офицеру. — Вот этот.

Офицер направился к нему. Наручники он достал, еще не успев до него дойти.

Марк-Алем увидел, как быстрым и уверенным движением офицер одной рукой соединил вместе руки Курта, а другой надел на него наручники. Курт, как ни странно, не сопротивлялся, разве что продолжал смотреть на наручники с каким-то удивлением. Некоторые из гостей, и Марк-Алем среди них, повернулись к Визирю, чтобы увидеть, как тот остановит наконец безумие, чересчур уже затянув шееся, но лицо Визиря по-прежнему оставалось неподвижным. Кто-то другой мог бы подумать, что это оцепенение всемогущего Визиря перед лицом насилия, творящегося прямо в его доме, было вызвано страхом, но Марк-Алем сразу понял, что дело совсем в другом. Это был древний механизм рода Кюприлиу, который в такие моменты, повторявшиеся десятки и десятки раз в их семье, выражался в маске расставания с миром. Были в ней фатализм, отрешенность и усталость. Марк-Алему хотелось закричать: «Очнись, опомнись, Визирь, дядя мой, ты не видишь, что ли, что происходит?» Но взгляд Визиря, хотя и был направлен, как и у всех прочих, на кандалы, в которые заковывали Курта Кюприлиу, казался нарисованным на его глазах. Сразу становилось понятно, что истинный его взгляд смотрел куда-то очень далеко, в неведомые таинственные бездны, откуда, возможно, и приводилась в действие государственная машина, источник этой беды.