В Вашингтоне был полдень, а в Лондоне 5 часов вечера, когда «Конкорд» оторвался от взлетной полосы, распростер свои похожие на ходули ноги над взлетной полосой Хитроу, поднял кверху в сторону запада свой нос с изменяемой геометрией и пересек звуковой барьер, двигаясь в сторону заката.

Действовавшая процедура по преодолению этого барьера исключительно над морем, чтобы не создавать звуковой ударной волны, была отменена специальным приказом с Даунинг‑стрит. Напоминавший по своей форме дротик, самолет включил на полную мощность четыре победно взревевших двигателя марки «Олимпус» сразу же после взлета, и 150 000 фунтов мощным толчком запустили его в стратосферу.

Капитан подсчитал, что до Вашингтона они долетят за три часа, на два часа обогнав солнце. На полпути через Атлантику он сообщил своим направляющимся в Бостон пассажирам, что он глубоко сожалеет, но самолету придется сделать на несколько мгновений вынужденную остановку в международном аэропорту Даллеса в Вашингтоне, прежде чем возобновить полет в Бостон, из‑за «технических причин», которыми обычно отделываются в таких случаях.

В Западной Европе было семь часов вечера, а в Москве – девять, когда Ефрему Вишняеву наконец удалось добиться личной и совершенно необычной для субботнего вечера аудиенции у Максима Рудина, которой он добивался целый день.

Престарелый властитель Советской России согласился встретиться с теоретиком партии в зале заседаний Политбюро на третьем этаже в здании Оружейной палаты.

По прибытии – а бок о бок с ним был маршал Николай Керенский – Вишняев обнаружил, что и Рудин в свою очередь побеспокоился о поддержке в лице своих союзников Дмитрия Рыкова и Василия Петрова.

– Вижу, немногие наслаждаются этим прекрасным весенним уик‑эндом за городом, – мрачно сострил он.

Рудин пожал плечами и отпарировал:

– Я всего лишь наслаждался обедом в обществе своих друзей, когда меня оторвали. Что же привело вас, товарищи Вишняев и Керенский, в столь поздний час в Кремль?

В комнате не было ни секретарей, ни охраны – лишь пять самых влиятельных людей страны, сошедшихся для схватки под сверкавшими высоко на потолке люстрами.

– Измена, – рявкнул Вишняев. – Измена, товарищ Генеральный секретарь.

Молчание было зловещим, полным скрытой угрозы.

– Что за измена такая? – спросил Рудин.

Вишняев наклонился над столом и прошипел в двух футах от лица Рудина:

– Измена, совершенная двумя погаными жидами из Львова. Измена двух людей, которые сидят сейчас в берлинской тюрьме. Двое, чьего освобождения требует теперь банда убийц, захвативших в Северном море танкер. Измена Мишкина и Лазарева.

– Это верно, – осторожно подбирая слова, начал Рудин, – убийство этой парочкой в прошлом декабре капитана «Аэрофлота» Руденко – настоящая государственная изме…

– А разве неверно, – угрожающе произнес Вишняев, – что двое этих убийц умертвили и Юрия Иваненко?

Максим Рудин многое бы отдал, чтобы бросить в этот момент искоса взгляд на стоявшего рядом Василия Петрова: что‑то пошло не так, где‑то была утечка.

Петров сжал губы; он также, поскольку через генерала Абрасова контролировал теперь КГБ, знал, что круг людей, которые знали правду, был очень и очень узок. Он был убежден, что раскрыл пасть несомненно полковник Кукушкин, который сначала не смог уберечь своего хозяина, а затем провалил ликвидацию его убийц. Теперь он пытался купить себе карьеру – а кто знает, может, и жизнь, – переметнувшись и раскрыв все Вишняеву.

– Разумеется, это можно подозревать, – осторожно ответил Рудин.