Горн не хотел почему-то сразу приступить к делу, и несчастному Мячу пришлось на самом деле заказывать мебель, объяснять и выбирать рисунки.

Окончив переговоры, он, колеблясь, отдал столяру довольно крупный задаток, но, поймав многозначительный взгляд Горна, тотчас успокоился.

Столяр, в свою очередь, получив деньги, сделался более приветливым.

— Неужели вам приходиться работать одному? — спросил его Горн. — Разве у вас нет детей?

— Нет, господин… впрочем, есть один, да лучше бы его и не было.

— Лентяй?

— Никуда негодный человек, бродяга. Видите ли, удрал из дому еще мальчишкой, лет десять пропадал невесть где, потом приехал, пробыл дома около двух месяцев и опять исчез неведомо куда.

— Чем же он занимается?

— А Бог его знает. Намучился я с ним довольно. Теперь уже рукой махнул. Взрослый парень — я за него не ответчик. Да и не родной сын он мне.

— Да, тяжело работать одному на старости лет, — вставил соболезнующе Мяч. — Но вы ведь женаты?

— Да, заболела вот моя старуха, который день валяется.

— Что с ней?

— А кто ее знает? Вот доктор был, прописал лекарство. Деньги стоит большие, а толку мало.

— Позвольте, я осмотрю больную, — предложил Горн, вставая.

— Мой товарищ — доктор, — подхватил Мяч.

— Ни к чему это, господин. Ей и так хорошо. На докторов денег не напасешься.

— Да я и не собираюсь брать с вас денег, — улыбнулся Горн. — Я приехал к вам в город по личным делам и не гонюсь за пациентами. Осмотрю просто в виде дружеской услуги.

— К чему вам беспокоиться. Я не люблю так…

Мяч прищурился и внимательно посмотрел на хозяина. В его нежелании показывать больную было что-то странное.

— Я тоже, может быть, соберусь заказать вам мебель, — продолжал Горн, — тогда и сосчитаемся. Больная у себя?

И, не дожидаясь ответа, он отправился из мастерской в квартиру.

Столяр волей-неволей вынужден был показать ему дорогу, недовольно ворча что-то себе под нос.

Горн прошел через небольшую залу с ореховой мебелью, обтянутой плюшем, с развешанными по стенам олеографиями в дешевых золоченых рамах, с геранью и канарейками на окнах — характерной обстановкой зажиточного немецкого бюргера.

Не желая, чтобы столяр успел предупредить жену, комиссар первым постучал в дверь спальни.

— Войдите, — услышал он слабый голос, — кто там?

Эльза Шлеман лежала на высокой кровати и вопросительно смотрела на вошедшего запавшими воспаленными глазами.

— Доктор Валлер, — представился Горн. — Я случайно зашел в мастерскую вашего мужа и, узнав о вашей болезни, решил навестить вас.

— Мне очень плохо, доктор, наверное, уже ничего не поможет. Разве вы меня знали раньше?

— Так, слышал кое-что. Ваше девичье имя Эльза Карстон? Разрешите?

И Горн с уверенностью популярного доктора стал осматривать больную.

Она не преувеличивала тяжести своего состояния. Пожилая, но все еще красивая женщина умирала самым мучительным образом. Сильная худоба, обострившая лицо и тело, круги под глазами и влажная зеленоватая кожа, отделявшаяся при малейшем прикосновении хлопьями.

Человек, хорошо знавший Горна, заметил бы, как тот еле заметно вздрогнул. Но в комнате, кроме больной, никого не было: столяр остался в гостиной с Мячом, быстро сообразившим, что комиссар хочет поговорить с хозяйкой наедине. Инспектор умело отвлекал хозяина разговорами, не пуская его к жене.

— Сколько раз у вас был уже кровавый пот? — спросил Горн.