— Хотелось бы верить.

— А почему нет? Это же правда, — он повернулся. — Не знаю, что сказать... и как сказать... Я просто тебя не понимаю. Даже в прошлый раз ты сказала об этом раньше. Когда родится ребенок?

— В мае.

Он нахмурился, пытаясь отгородиться от воспоминаний.

— Знаю, в том же самом месяце, — с отчаянием в голосе сказала она. — Хотела бы я, чтобы было иначе. Но так уж случилось. Не удивлюсь, если ребенок родится в тот же день, как и три года назад. Все повторяется — поездка в Тренвит и остальное. Но ведь история не может повториться. Не верю, что может. В любом случае, я очень сожалею.

— Сожалеешь? О чем?

— О том, что так вышло. О том, что произойдет. О том, что на твои плечи ляжет еще один груз, которого ты не хочешь.

Он подошел и встал рядом с ней у камина.
— Перестань плакать и возьми себя в руки.

— Я не плачу.

— Но хочешь. Именно это мучило тебя всю зиму?

— Не мучило, — возразила она.

— Как скажешь. С сентября ты от меня отдалилась — смотрела отчужденно, как овечка из-за изгороди. Я не мог до тебя достучаться. Это из-за ребенка?

— Если так, то возможно.

— Потому что считала, что я его не хочу?

— Потому что ты сам так сказал.

— Черт побери, ты должна знать, что я не привык иметь дело с женщинами, ты хранишь в себе скрытую женскую обиду, которая гложет тебя многие месяцы напролет, а потом хладнокровно выкладываешь её на блюдечке, объясняя свою странную уклончивость на протяжении всей зимы...

— И ничего я не храню!

— Что ж, я думал, ты можешь отличить теоретический случай от практического, очевидно, это не так.

— Я не очень-то хорошо образована.

— И я не намного больше. Погоди, — он ударил ладонью по каминной полке, — погоди. Если ты спросишь меня, хочу ли я еще детей, я скажу, «нет». Мы почти нищие, все наперекосяк, мы потеряли Джулию. Верно? Это теория. Но если ты говоришь, что носишь под сердцем ребенка, как бы я не был против такой перспективы, я скажу «да», хотя по всем вышеназванным причинам эта перспектива мне всё еще не нравится, но перспектива — это не ребенок, а ребенку я рад. Тебе понятно, что я имею в виду?

— Нет.

Он уставился на табакерку, стоящую на полке, исчерпав свою первую обиду, его мысли сейчас занимало то, что повлечет за собой эта новость. Снова всплыли воспоминания о Джулии. Гроза в день ее рождения, два приема по поводу крестин, пьяный дебош Пэйнтеров в день поездки Демельзы, большие надежды, любовь, гроза в день смерти дочери. Всё это шло вереницей, как по шаблону, подобно поставленной циником греческой трагедии. Это снова случится. Начало истории уже повторилось, и уже не важно, что будет дальше.

Росс посмотрел на нее сверху вниз. Что все это для нее значило? Недели недомогания, мучения в конце, затем месяцы неустанной заботы. Всё это они уже проходили с Джулией, и даже больше, а сейчас всё потеряно. Имеет ли он исключительное право на скорбь? Росс никогда так не поступал, и все же...

— Я до сих пор не заметил, что ты поправилась, — сказал муж уже немного мягче.

— К апрелю я буду выглядеть, как мистер Тренкром.

Впервые за долгое время они смеялись вместе, но ее смех по-прежнему опасно граничил со слезами, а его смех c трудом побеждал раздражение.

Росс положил руку на плечо жены, пытаясь выразить нечто, что не мог произнести. Это прикосновение несло такой странный смысл. Крепкое пожатие было таким успокаивающим, домашним, приятным — прикосновение хорошо знакомого и любящего человека, но при этом несносного. Прикосновение к другой руке на Рождество было словно электрическим разрядом. Потому ли, что он любил Элизабет больше, или потому, что знал ее меньше?

— Если тебе еще небезразлично, что с нами произойдет, — сказала Демельза, — то тебе следует больше беспокоиться о своих начинаниях.