|
Слуга, стоя на коленях, укладывает че-модан. – Куда вы его повезете? – спрашивает она. – На пристань, сударыня, – отвечает слуга. – Мистер Ингерфилд намерен пробыть там день или два. Тогда Анна усаживается в большой пустой гостиной и в свою очередь начинает размыш-лять. Джон Ингерфилд, вернувшись в Лаймхаус, видит, что за короткое время его отсутствия эпидемия сильно распространилась. Раздуваемый страхом и невежеством, питаемый нищетой и грязью, этот бич, подобно огню, охватывает квартал за кварталом. Болезнь, долгое время таив-шаяся, теперь появилась одновременно в пятидесяти разных местах. Не было ни одной улицы, ни одного двора, которых она бы миновала. Более десятка рабочих Джона уже слегло. Еще двое свалились замертво у котлов за последний час. Паника доходит до невероятных размеров. Муж-чины и женщины срывают с себя одежду, чтобы посмотреть нет ли пятен или сыпи, находят их или воображают, что нашли, и с криком, полураздетые, выбегают па улицу. Два человека, встре-тившись в узком проходе, кидаются назад, страшась даже пройти близко друг от друга. Мальчик нагибается, чтобы почесать ногу – поступок, который в обычных условиях не вызвал бы в этих краях особого удивления. Моментально все в ужасе бросаются вон из комнаты, и сильные давят слабых в своем стремлении скрыться. В то время не было организованной борьбы с болезнью. В Лондоне нашлись добрые сердца и руки, готовые оказать помощь, но они еще недостаточно сплочены для того, чтобы противостоять столь стремительному врагу. Есть немало больниц и благотворительных учреждений, но большинство из них содержится в Сити на средства отцов города исключительно для бедных граждан и членов гильдий. Немногочисленные бесплатные больницы плохо оборудованы и уже переполнены. Грязный, расположенный на отлете Лаймхаус, всеми позабытый, лишенный всякой помощи, вынужден защищаться собственными силами. Джон Ингерфилд созывает стариков и с их помощью пытается пробудить здравый смысл и рассудок у своих обезумевших от ужаса рабочих. Стоя на крыльце конторы и обращаясь к наи-менее перепуганным из них, он говорит о том, какую опасность таит в себе паника, и призывает к спокойствию и мужеству. – Мы должны встретить бедствие и бороться с ним, как мужчины! – кричит он сильным, покрывающим шум голосом, который не раз сослужил службу Ингерфилдам на полях сражений и на разбушевавшихся морях. – В нашей среде не должно быть трусливого эгоизма и малодуш-ного отчаяния. Если нам суждено умереть, мы умрем, но с божьей помощью мы постараемся выжить. В любом случае мы сплотимся и будем помогать друг другу. Я не уеду отсюда и сделаю для вас все возможное. Ни один из моих людей не останется без помощи. Джон Ингерфилд умолкает, и, когда звуки его сильного голоса затихают вдали, за его спи-ной раздается нежный голос, чистый и твердый: – Я также пришла сюда, чтобы быть с вами и помогать своему мужу. Я буду ухаживать за больными и надеюсь принести вам пользу. Мой муж и я сочувствуем вашей беде. Я уверена, что вы будете мужественны и терпеливы. Мы вместе сделаем все возможное и не будем терять на-дежды. Он оборачивается, готовый увидеть за собой пустоту и подивиться помрачению своего рассудка. Она вкладывает свою руку в его, и они смотрят друг другу в глаза; и в это мгновение, в первый раз в жизни, эти два человека по-настоящему видят друг друга. Они не говорят ни слова. На разговоры нет времени. У них масса работы, очень срочной работы, и Анна хватается за нее с жадностью женщины, долгое время тосковавшей по радости, которую приносит труд. И при виде того, как она быстро и спокойно движется среди обезумев-шей толпы, расспрашивая, успокаивая, мягко отдавая распоряжения, у Джона возникает мысль: вправе ли он позволить ей остаться здесь и рисковать жизнью ради его людей? И за ней другая: а как он может помешать ей? Ибо за этот час он осознал, что Анна – не его собственность: что он и она – как бы две руки, повинующиеся одному господину; что, работая вместе и помогая друг другу, они не должны мешать один другому. |
