– Ладно, – неожиданно согласился джет. – Сам хотел.

    Он начал рассказывать, время от времени запинаясь в поисках слов, но не мыслей – уж скорее мысли ищут нас, а не наоборот – и Иллари, слушая его, снова видел не глазами, слышал не ушами и ощущал всем своим существом. Он сам испытывал мальчишеское желание джета уметь как можно лучше, а ведь для этого, кроме избранных ремесел – каких именно, Иллари в тот момент не очень понял и стал уточнять – кроме них надо знать еще кое-что из других, это помогает, и еще кое-что совсем уже из других, а потом становится просто интересно, ведь это же так естественно. Сильная рука, кидая камень, хочет кинуть его так далеко, насколько силы хватит. Вот и уму хочется знать столько, насколько хватает его силы, еще, и еще, и еще что-нибудь – все, что интересно. А в результате приходится читать ночью, в лунном свете, подсматривать за сверстниками и мастерами, тайком пробираться в архив… В архиве джета и застукали.

    Потом – ослепительно залитая солнцем площадь и слепящее сознание собственной вины и правоты одновременно. Я виноват, но это несправедливо, это не может быть справедливо, я же ничего плохого не сделал, почему меня ведут, все на меня смотрят, так смотрят, я же ничего не сделал, даже не собирался, я хотел, как лучше, а у Мастера такое лицо, будто я все свои тетради в озеро выкинул, такое лицо… зачем, зачем?! Потом – тихая полутемная камера; кожа джета уже забыла сырую сумеречную прохладу, но Иллари ее ощущает. И снова непрошенные мысли – я ведь не хотел никому причинить боль, а Мастер здорово огорчился; он, наверное, здорово на меня надеялся, а я вот так сделал, только это все равно все несправедливо. Но не могут же все быть неправы, а прав только я один?.. И наконец, шаги. Ровные, размеренные. Услышав их, Иллари напрягся, словно хотел выскочить из кожи. Сердце джета колотилось отчаянно – тогда, он знал, кто идет – тоже тогда. Иллари тоже знал идущего – теперь – и ненавидел его.

    Мастер Слов Керавар вошел в маленькую камеру. Джет встал. Иллари видел Мастера Слов ужасающе отчетливо. В его облике не было ничего непроявленного, туманного, расплывчатого, как обычно бывает в воспоминаниях, как было в предыдущей сумятице образов. Он был очень реальный и одновременно очень ненастоящий. Иллари даже чувствовал запах свежести, исходящий от его кожи – очевидно, Мастер Керавар изволил только что искупаться. Казалось, протяни Иллари руку, и он дотронется до его плеча. И все же Мастер Слов от этого только казался еще более ненастоящим.

    Он стоял совсем рядом с перепуганным мальчиком, настолько маленькой была камера. От него исходила угроза, немая и непонятная, она невидимо струилась в сумерках, накатывая волнами. Именно острое чувство угрозы и успокоило джета. Он знал теперь: Мастер Слов пришел, как враг.

    Мастер Керавар тихо и отчетливо произнес первое слово – Слово Боли. В единый миг в теле джета не осталось ни одной целой косточки, глаза обратились в раскаленные шары, в голове вскипел свинец, кожа трещала, отлетала черными лепестками. Если бы джет ненавидел своего мучителя чуть меньше… но удар был таким неожиданным и незаслуженным, что ненависть родилась одновременно с болью и заставила сопротивляться. Ерунда. Это мне все только кажется. Сам я целехонек. С диким трудом джет приподнял руку, пошевелил пальцами. Цела, конечно. Ему сразу стало легче. Что, съел? Боль – это терпимо. И не страшно. Боль ведь ужасна не сама по себе, а вместе с мыслью, что в нашем теле что-то отказывается работать – и, может быть, навсегда. Не боль, а мысли о большей боли, болезни, уродстве… Не боль, а страх.

    Едва только джет овладел своей болью, Мастер произнес новое слово – Слово Страха.