– Вы хорошо знали родителей Полины?

– Совсем не знал.

– Тогда откуда неприязнь к ним?

– Достаточно было посмотреть, как они обращались со своей дочерью. Вы что-нибудь знаете про нашу школу?

– Нет. Думали, вы нас просветите.

– Сейчас-то уж мало что напоминает о былом. Но в прежние времена, когда я еще пришел сюда после института, тут было что-то вроде коммуны Макаренко для трудных подростков.

– А мы думали, что у вас так называемая лесная школа, куда отдают на обучение детей со слабым здоровьем, чтобы они круглосуточно находились под медицинским присмотром и помимо обучения получали еще и какие-то процедуры.

– При старом директоре это так и было. Но когда эту должность заняла Тамара Михайловна, ситуация начала меняться. И дело даже не в ней, дело в том, что ситуация в стране стала другой. Все чаще у нас появлялись дети, чье физическое здоровье не нуждалось в поддержке. Но у них были какие-то другие сложности. Кто-то не мог освоить программу средней школы, а родителям хотелось, чтобы их чадо получило бы аттестат не коррекционной, а обычной школы. Другие родители были вынуждены по служебной надобности уехать в другой город, а ребенка было оставить не с кем или никто не хотел брать на себя такую ответственность.

– Хотите сказать, что у вас стали появляться дети, которым по показаниям тут нечего было делать?

– Дело в том, что и сами показания стали потихоньку меняться. Мы все меньше занимались проблемами, связанными со здоровьем детей, а все чаще получали истеричных, злобных, склонных к суициду или, наоборот, с садистскими наклонностями детей.

– То есть у вас тут стало что-то вроде исправительного учреждения?

– Да, но только с очень мягким режимом и присмотром сотрудника, который в любое время дня и ночи мог снять острый истерический припадок у ребенка.

– Наверное, ваша директриса получала за это определенную благодарность от родителей?

– Не буду это утверждать, потому что лично ни разу не наблюдал факт передачи такого вознаграждения, но каменный двухэтажный дом и новый гараж сами собой не построятся. И на зарплату педагога или даже директора тоже.

– Значит, ваша директриса принимала под свое крыло проблемных детей, а вам приходилось это каким-то образом расхлебывать?

– Те, кто был не согласен с новой политикой нашей школы, постепенно ушли в другие учебные заведения. Из прежних сотрудников остался один я.

– И почему вы остались?

– А мне неожиданно понравилось работать с трудными детьми. Я заметил, что очень часто их проблемы проистекали из собственной неуверенности. В родных семьях к ним предъявляли зачастую слишком завышенные требования. А дети в силу каких-то причин «не тянули», что вызывало еще большее раздражение родителей. Они начинали срывать свою досаду на том, кто был доступней всего и кого они считали виновником этого раздражения.

– На самом ребенке.

– Совершенно верно. И постепенно дети в ответ на родительскую агрессию тоже озлоблялись, в душе у них происходила трансформация, из просто недалеких они превращались в злобных или замкнутых зверьков, неспособных, как считали их учителя, к полноценному обучению.

– А что же делали вы?

– Наверное, окажись я в обычной школе, тоже ничего не смог бы поделать. Ведь сколько я мог наблюдать там того или иного ученика? Только во время уроков, иногда на перемене. Потом ребенок уходит к себе домой, и больше я его до следующих занятий не вижу, а значит, не понимаю, что там за пределами школы в его жизни происходит.