– Все возможно. – Мальчик пожал плечами.

Бренан снова кивнул. Он распахнул руки. Мальчик подошел, и они крепко обнялись. Бренан поцеловал его в макушку и отступил. Мальчик улыбнулся и, крутанув посох, ушел, растворившись в волнах жара, поднимающихся от мостовой тлеющего города. Бренан смотрел ему вслед, пока он не пропал окончательно, а затем углубился в джунгли.

Кьен ненавидел джунгли. Он всегда ненавидел джунгли. В душе он был горожанином. Он любил кондиционированный воздух, кубики льда в стакане и здания с полом и потолком. В джунглях все это отсутствовало напрочь.

Но Змей сказал ему, что судьба его была здесь, и он не собирался спорить с мертвым джокером. Как только он достиг джунглей, он ступил на странно знакомую тропинку. Он почти знал, куда она приведет его, едва только увидел ее, так что он не слишком удивился, когда вышел к деревне, в которой провел все свое детство. Это казалось странным, но сейчас Кьена ничто не могло удивить. Он принял это, как принял все странности этого места, но он пошел к деревне со всеми возможными предосторожностями, поскольку был уверен: здесь можно умереть так же просто, как и в реальном мире.

Деревня казалась пустынной. Он направился прямо к грязному магазинчику, принадлежавшему его отцу. Он провел здесь столько времени, когда был ребенком!

Его отец, подумал Кьен, был таким лицемером. Всегда плакал и причитал, как плохо им живется. Он едва ли покупал приличную еду для стола, его дети не носили приличной одежды. То, что он рос китайцем среди чертовых вьетнамцев, уже было достаточно плохо. Но еще хуже было носить истрепанную, залатанную одежду, над которой смеялась вся деревенская школа. Но ведь у них были, вспоминал Кьен, приближаясь к деревне, деньги. Да. Отец Кьена был не только предприимчивым торговцем, ведущим дела со всей деревней, он заведовал и черным рынком. Он продавал оружие, амуницию и медикаменты повстанцам, сражающимся с французами, и все это он продавал по высокой цене.

Кьен вошел в темное нутро магазина. У старого папаши было много денег. На самом деле Кьен знал, где этот скупердяй их хранит – зарытыми под грудой дешевых соломенных матрасов в тайнике, устроенном в грязном полу магазинчика. Прямо здесь.

Когда Кьен посмотрел на это место, его охватил тот же порыв, что уже однажды овладел им тридцать пять лет назад. Он схватил остро отточенную мотыгу из тех, что висели на стене, и отбросил матрасы в сторону. Он начал неистово, резко врезаться в прохладную, слегка влажную почву в диком горячечном приступе. В считаные секунды он вырыл яму в два фута глубиной, и мотыга ткнулась во что-то, издавшее характерный металлический звук. Он выронил мотыгу, принялся руками сгребать грязь и вытащил металлический сейф, полный несказанных богатств.

– Ты! – голос звенел от ярости.

Кьен затравленно оглянулся через плечо. Это был старикан.

– Что ты тут делаешь? Что ты делаешь тут с моей коробкой?

– Я, – Кьен растерялся от мельтешения воспоминаний, развернувшихся перед ним.

– Мой сын – вор, – сказал старик надменно. Он поднял трость, которую всегда носил с собой, и резко ударил Кьена по плечу. Кьен пригнулся, словно черепаха, прячущаяся в панцирь, и снес удар, как он всегда это делал.

Старый папаша бил его снова и снова, и что-то в Кьене надломилось. Он завопил от ярости и боли, протянул руку и схватил что-то, оказавшееся рядом, и бешено ударил отца. Он испытал шок, когда почувствовал, как удар отозвался в его руке, а его отец прекратил его избивать. Он открыл глаза и увидел правду, которую он прятал за многочисленными покровами изощренной лжи. Он увидел лезвие мотыги в центре отцовского лба. Старик смотрел на него с удивлением в уже потухших глазах.

Он был мертв. Кьен убил его. Теперь оставалось лишь одно. Ему надо было бежать.