– К порядку…

– Значит, по-вашему, и два последних обвинения против Джули, наиболее серьезных обвинения, что он ссорился с матерью, избивал ее, тоже ложь?

– Как они могут такое говорить? Они-то почем знают? Да я была бы рада, если б он с ней поссорился. Была бы рада, если б ударил ее. Мне наплевать, что там болтает этот Хоумз, будто Джули с ней ссорился… И очень жаль, что это неправда! Да если б я захотела, я б могла вам кой-что рассказать про этого Хоумза. Все знают, что…

Голоса Страппа и судьи одновременно перекрыли шум, поднявшийся в зале. Секретарь, суда во все горло призывал к порядку, стучал молотком, и мало-помалу публика утихомирилась.

– Молодая особа… – сердито начал Лейкер.

– Лучше не трогайте меня, мистер Лейкер, – напустилась Норма на судью, который, как все знали, иногда бывал у Толмеджей. – Про вас всем известно, как вы незаконно играете на бегах, каждый вечер до одурения напиваетесь в клубе…

– Мистер Куэйл! Мистер Куэйл!

Отец подошел к Норме и положил руку ей на плечо.

Но Норму было уже не остановить.

– Не нравится, когда про вас болтают, а? – кричала она Лейкеру. Сержант Коллинз схватил ее, она вырывалась и кричала теперь уже на него: – А этот полицейский, только поглядите на него! Да вы сами каждую субботу напиваетесь у себя в кухне, а потом колотите жену и блюете в раковину… – Сержант тащил ее из зала мимо Страппа – теперь досталось и ему: – Сейчас я вам расскажу кой-что про вашу дочку, вам это, ох, как не понравится. Она всегда ходит без штанов… – Норма, наконец, вырвалась из рук Коллинза и, указывая на одного из присяжных, Тернера, известного бабника, крикнула: – А уж он…

Зал ревел от восторга, судья стучал карандашом по стене, Коллинз опять ухватил Норму и тащил к двери, отец пытался ее оберечь. Мой брат Том, верный своим особым рыцарским понятиям, опустился на четвереньки и подбирал всякую мелочь, что высыпалась из Норминой сумочки, которую она обронила, вырываясь из рук сержанта. Том шарил под одним из столов, пытаясь достать не то помаду, не то зажигалку, и тут его спину вдруг заметил судья Лейкер.

Судья бросил карандаш, дождался, когда зал, наконец, утихомирился, и зловеще произнес:

– Ну, хорошо, мистер Куэйл. Оч-чень хорошо! Вы свое дело сделали, хотя, разрази меня гром, никак не пойму, чего вы все-таки добиваетесь. Никак не пойму.

– Попрошу мисс Бетт Морни, – сказал отец; он не захотел вступать с Лейкером даже в обычный вежливый обмен колкостями, да и слишком тот разъярился, не стоило сейчас с ним спорить.

Бетт была последней свидетельницей отца, и я достаточно хорошо знал судопроизводство, чтобы понять: она – последняя его надежда. В любом британском суде уголовное дело создается и оспаривается уликами – за и против, и хотя отец сумел показать Джули в совсем ином свете, он пока не привел ни одной серьезной улики, ни единой, которая доказывала бы его невиновность. Никто из свидетелей защиты не представил тому никаких доказательств. По сути, пока отец добился только одного: что бы он сейчас ни говорил, что бы ни делал, все вызывало в слушателях ожесточенный протест. И если расположение присяжных к защитнику влияет на приговор, то отец уже проиграл дело. Даже судья Лейкер – и тот был втянут в сражение.

– Бетт, – сказал отец, когда она уже дала присягу и ее вспыхнувшее от волнения лицо вновь стало нежно-розовым. – Вероятно, вы самый близкий друг Джули Кристо. Вы с этим согласны?

– Да.

– Вы его любите?

Я даже не представлял, что отец может быть так безжалостен. Прилюдно задать такой вопрос нашей безукоризненной Бетт было жестоко, и она залилась краской и смущенно молчала.