– Почему?

– Ты ведь его знаешь. Когда все против него, он просто уходит в себя.

– Ну, ты всегда преувеличиваешь насчет Джули, – возразила она. – Если надо будет, он заговорит.

– Господи! Ты что, забыла, какой он есть? – спросил я.

– Но он вовсе не всегда уходит в себя, – упрямо повторила Бетт.

– Тогда постарайся, чтоб он заговорил. Пойди и уломай его, но пока это не удалось никому.

– Ладно. Завтра пойду к сержанту Коллинзу и попрошу, может, он позволит мне повидаться с Джули. Скажу, раз у Джули нет родных, так должен же кто-то к нему приходить.

Она встала. По длинному коридору нашего старого дома мы прошли в гостиную, там мама принялась поить нас чаем с пшеничными лепешками, на английский манер.

– Кто ведет хозяйство отца теперь, когда ты не живешь дома, Бетт? – спросила мама.

– Миссис Джонсон, жена парикмахера.

– Я буду иногда посылать ему с Китом или с Томом пшеничные лепешки, – сказала мама.

– Большое вам спасибо, миссис Куэйл, – сказала Бетт, и мы с ней пошли из гостиной.

Вот теперь я понял, как безнадежно в нашем городе что-либо скрыть – мама настояла, чтобы я проводил Бетт до дому. Я мысленно взвыл, я ведь понимал, чем это кончится, но примерно с полдороги, когда мы уже повстречали добрый десяток знакомых, даже не без удовольствия представил себе, какая пышная сплетня расцветет из этого за ночь. И, конечно, ровно через два дня сплетня до меня докатилась, ее принес Том: миссис Джилспай, жена торговца скобяными изделиями, спросила Тома, почему это его брат разгуливал с Бетт. Может, теперь, когда парнишку Кристо засадили в тюрьму, я стал за ней ухаживать?

– Ну и пусть, – сказал я. – Про Бетт никто худо не подумает, так чего мне беспокоиться?

В следующую пятницу, после обеда, Бетт пришла в комнатенку, где помещалась редакция нашего «Стандарда», встала передо мной и сказала:

– Ты был совершенно прав, Кит. Джули просто не желает ничем себе помочь.

– Ты с ним виделась?

– Да, конечно,

– Ты из него хоть что-нибудь вытянула? Хоть словечко?

– В общем, нет. Если его не знать, можно подумать, что ничего не случилось. Он спросил, видела ли я Скребка.

– У, сволочной пес! – вырвалось у меня.

– Кит!

– Ладно, извини. И это все, что он сказал?

– Представь, он говорил больше обычного.

– О чем?

– Как ни странно, о математике. Он спросил, как проще всего разделить кратные четных и нечетных чисел. И существует ли для этого какое-нибудь правило.

– Так и спросил?

– Не так, но смысл был этот. Он хотел знать, сколько может быть четных чисел во всех числах, кратных двенадцати и кратных семи, и сколько нечетных. Или вернее, как можно проследить систему упорядоченного сопоставления.

– Ничего не понимаю.

– Мне понадобилось полчаса, чтобы понять, чего он хочет. Никак не могла сообразить. Но суть сводится к этому.

Я почувствовал, что все это как-то связано с тайной алгеброй Джули.

– А так он нормален? – спросил я. – Для меня ведь загадка, каков он сейчас.

– Конечно, нормален. Такой же, как всегда. Даже словно бы помягче. Но у меня ужасное, жуткое чувство, Кит: мне кажется, он решил – для него, мол, все кончено, будь что будет. Он совсем не замечает, где он. Просто не замечает.

– И не видно, чтоб он грустил? Или раскаивался? – спросил я. – Нельзя хоть по каким-то признакам понять, что же все-таки произошло?

Бетт ответила не сразу.