Но я был стар, я многое свершил!

         Поверьте: не одно лишенье сил,

         Последствие толпой протекших дней,

         Браздит чело и гасит жизнь очей!..

         Я потому с досадой их кидал

         На мир, что сам себя в нем презирал!

         Я мнил: в моем лице легко прочесть,

         Что в сей груди такое чувство есть.

         Я горд был, и не снес бы, как позор,

         Пытающий, нескромный, хитрый взор.

         Как мог бы я за чашей хохотать

         И яркий дар похмелья выпивать,

         Когда всечасно мстительный металл

         В больного сердца струны ударял?

         Они меня будили в тьме ночной,

         Когда и ум, как взгляд, подернут мглой,

         Чтобы нагнать еще ужасней сон;

         Не уходил с зарей багровой он.

         Чем боле улыбалось счастье мне,

         Тем больше я терзался в глубине,

         Я счастие, казалося, привлек,

         Когда его навеки отнял рок,

         Когда любил в огне мучений злых

         Я женщин мертвых более живых.

         Есть сумерки души во цвете лет,

         Меж радостью и горем полусвет;

         Жмет сердце безотчетная тоска;

         Жизнь ненавистна, но и смерть тяжка.

         Чтобы спастись от этой пустоты,

         Воспоминаньем иль игрой мечты,

         Умножь одну или другую ты.

         Последнее мне было легче! я

         Опять бежал в далекие края;

         И здесь, в сей бездне, в северных горах,

         Зароют мой изгнаннический прах.

         Без имени в земле он должен гнить,

         Чтоб никого не мог остановить.

         Так я живу. Подземный мрак и хлад,

         Однообразный стук, огни лампад

         Мне нравятся. Товарищей толпу

         Презреннее себя всегда я чту,

         И самолюбье веселит мой нрав:

         Так рад кривой, слепого увидав!

         .