– Не волнуйся, – сказала я ему. – Тебе ничего не грозит, если только ты не вздумаешь называть меня рыжей девкой.

Бернар отчаянно замотал головой. Он был моложе Носа Картошкой, выше ростом и костлявее.

– Прекрасно. Тогда идем во двор.

Я огляделась – не найдется ли еще желающих сразиться со мной. Посетители, хозяин таверны и подавальщица сосредоточенно глядели под ноги. Радуясь, что больше поединков не будет, я вывела Бернара за дверь.

– Послушай, мне сказали, что тебе известно местонахождение одного моего приятеля. Его фамилия Моулз.

Один из ремесленников подпер виселицу трехногой табуреткой, затем принялся помогать товарищам приколачивать распорки, удерживающие орудие казни в вертикальном положении. Ветер приносил ритмичные звуки их молотков туда, где я сидела на красивом, спокойном жеребце, названном мной Царапкой в честь нашего любимого, давно умершего волкодава.

Деревушка была совсем крошечной и лежала у подножия холма. Ее убогие хижины и одинокая таверна хаотично лепились по периметру бурой, грязной площади.

Ледяной дождь сменился такой же ледяной моросью. Под стать ей был и ветер, пробиравший до костей. Жители деревни собрались на площади. Женщины кутались в платки, мужчины поднимали воротники рубашек. Все ждали главного развлечения нынешнего дня – казни через повешение. Разве можно придумать что-нибудь лучше? Особенно когда мороз уничтожил озимые, местный землевладелец повышает арендную плату, а король надеется протолкнуть закон о новых налогах.

Из здания, служившего местной тюрьмой, донесся шум. Озябшие зрители повернули голову. Наружу вышел священник в черной сутане и такой же черной шляпе. Остановившись, он напыщенным голосом прочитал отрывок из Библии. Следом вышел тюремщик, держа в руках веревку. Другой ее конец связывал руки человека, на голову которого был наброшен мешок. Узник ковылял, то и дело рискуя поскользнуться и рухнуть в грязь. Он мотал головой, выкрикивая протесты, адресованные неведомо кому.

– Произошла ошибка! – кричал он.

Забавно, что эту фразу он сначала произнес по-английски и только потом, вспомнив, где находится, – по-французски. Жители смотрели, как узника волокут по склону холма. Кто-то крестился, иные ухмылялись. Жандарма, полагающегося в таких случаях, я не увидела. Судью или судебного исполнителя – тоже. Похоже, это был провинциальный вариант свершения правосудия. И еще смеют говорить, что в Париже – варварские нравы.

Осужденный был не кем иным, как Раддоком. Я смотрела, как его тянут на веревке, чтобы затем вздернуть на другой, и недоумевала: неужели этот человек когда-то был ассасином? Неудивительно, что орден изгнал его из своих рядов.

Я откинула капюшон, тряхнула копной волос и посмотрела на Бернара. Тот взирал на меня широко раскрытыми от восхищения глазами.

– Ну вот и они, мадемуазель, – сказал он. – Все, как я вам обещал.

Я опустила кошелек ему на ладонь, но едва Бернар попытался схватить обещанную награду, быстро дернула за тесемки кошелька.

– Это точно он? – спросила я.

– Он самый, мадемуазель. Человек, именующий себя Джеральдом Моулзом. Мне говорили, он пытался обманом выудить денежки у одной старухи, но не успел скрыться и был схвачен.

– И потом приговорен к смерти.

– Истинная правда, мадемуазель. Жители деревни приговорили его к смерти.

Я рассмеялась и оглянулась на угрюмую процессию. Она достигла подножия холма и начала взбираться по склону, двигаясь к помосту с виселицей. Я качала головой, думая о том, как же Раддок низко пал. Может, не стоит вмешиваться? Его повесят, а я окажу миру небольшую услугу.