|
Совершенно бессознательно он выставил вперед свой пиджак, словно чрево беременной женщины, и его лицо изменилось и стало лицом его матери. Он сидел и выглядел все больше и больше страдающим и нелюбимым. Я думаю, что он инкорпорировался и полностью идентифицировался с аналитиком/матерью, которую он жестоко назвал «ненавистной помехой». Когда я сказала, что он, похоже, чувствует у себя внутри страдания своей нелюбимой беременной матери, лицо Леона исказилось от огорчения. Какое-то мгновение оно выражало настоящее горе. Затем вид у него стал сердитый и тревожный. Где-то в доме раздался шум. У него против его желания вырвалось слово «мужчина»: «М-A-N», — сказал он. Это было признание присутствия отца, когда мать была беременна его братом.
Когда сессия заканчивалась, он одновременно отчаянно пытался притянуть меня к себе своими обычными методами и, кроме того, все время угрожающе трижды постукивал, вновь и вновь отмечая присутствие этих ненавистных угрожающих троих. Уходя, он ткнул в стену как будто для того, чтобы почувствовать ее твердость и ощутить преграждающее свойство младенца или, возможно, отца, который загораживает от него мать. Завершение этой серии событий наступило в понедельник. Леон выглядел иначе, впервые как мальчик, приближающийся к пубертату, в нарядных брюках, таких, какие выбрал бы двенадцатилетний подросток. Сначала он был разговорчивей и активней, чем обычно, но по ходу сессии он все больше ощущал конфликт: его ноги выбегали вперед и прятались обратно под скамейку — он не мог решить, продолжать ли ему двигаться вперед или отойти назад. В последнюю неделю он стал наблюдателем со своей высокой позиции между подушками. Сессии сделались обездвиженными, и не было никаких значимых элементов, диадных или эдипальных. Наступающие каникулы он идеализировал. Он сказал, что рад убраться прочь, потому что здесь «пусто» и «скучно». Его эдипов комплекс на первом месте не содержал сексуального желания в адрес матери и сексуального соперничества с отцом. Исходно у Леона была не родительская пара, а угрожающая троица: мать, беременная новым младенцем, и отец. Не было никакого соперничества; вместо этого, как он показал на сессиях, когда играл в карты, была капитуляция. Леон не соревновался ни со своим сиблингом, ни со своим отцом — он отступил. Наступление эдипальной ситуации было настолько невыносимо для него, что он изгнал сексуальность, свою собственную и своих родителей. Когда он начал анализ, его внутренние сексуальные объекты были отброшены на пол и на дверь, и он выглядел бесполым. На полу была не то вагина, не то рот, фрагментированный в виде мелких точек, который всасывал его в себя или вызывал головокружение, который он определял как «не такой приятный». На двери был более целостный отцовский пенис, поразительно инвазивный, превращенный в узор, в паттерн, чем он и был для Леона, — его основная идентификация была с отцом. На самых ранних стадиях эдипова комплекса у младенца появляются фантазии, что мать содержит в себе пенис отца или отца целиком и что отец объединяется с грудями и вагиной матери, и все это происходит в состоянии постоянного удовлетворения желаний. Для Леона чувство исключенности и фрустрации должно было колоссально усилиться из-за того, что новый младенец, реально находящийся внутри матери, наслаждался всем тем, что, согласно его фантазиям, дарует материнское нутро. На первом месте для Леона была проблема отдельности. Беременность матери, когда ему было 4 месяца, совпала с неправильным, с точки зрения его развития, временем, когда ему все еще нужны были исключительные отношения для принятия проекций после катастрофического начала его жизни. Он все еще был на параноидно-шизоидной позиции, на грани депрессивной позиции, старые отношения с частичными объектами накладывались на только что появившиеся отношения с целостными объектами. Ощущение «уходящего» аналитика прошло по нему волнами шока. |
