Вскоре издатели разных городов стали настойчиво предлагать Григу собрать всю музыку к «Перу», чтобы выпустить ее отдельно: об этом просили дирижеры симфонических оркестров, этого желала сама публика. Прежде чем дать согласие, Григ сообщил Ибсену об этих предложениях.

– Да? – сказал Ибсен. – Вот как? – Он казался озадаченным. – Что ж, – ответил он Григу после молчания, – я здесь ровно ничего не теряю. – Музыка «Пера», исполненная в концертах, лишний раз напомнит обо мне. Но я невольно подумал о великих преимуществах вашего искусства. Представьте себе, как много я потерял бы, если бы вдруг пришлось поставить пьесу без музыки!

– Это невозможно! – сказал Григ.

– В том и дело! Это было бы ужасно, я знаю! А между тем, как легко вы обойдетесь без меня! Ваша музыка к «Перу» сама по себе будет жить и жить! В этом нет для меня ничего обидного. Но я сравнил два искусства и подумал: слова иногда нуждаются в музыке, но музыка не нуждается ни в чем!

Теперь Грига стали приглашать во все европейские столицы, его засыпали письмами, на которые он не успевал отвечать. Он совсем не ждал этого, и показная сторона этой славы его смущала. Готовность издателей немедленно печатать все, что выходит из под его пера, услужливость импрессарио, приглашающих его на гастроли, его портреты, которые он часто видел в витринах магазинов и в вестибюлях филармоний, бойкие рецензии о его игре – все это было скорее неприятно ему: это было «прах и тлен», о которых говорил когда то мудрый Лист. Все предсказания Листа сбывались. И о неизбежных сравнениях с великими людьми, как только ты становишься известным, и о легкости, с какой возникают всевозможные лестные названия. В одной из рецензий уже появилось наименование «Северный Шопен» – точь в точь, как некогда предвидел Лист.

Всегда скромный, Григ готов был увидеть много преувеличенного и даже смешного в том, что несет с собой слава. Человеку, не имеющему никакого отношения к науке, присваивают звание доктора наук, и целых три академии и два университета выбирают его своим почетным членом. Григ так и не мог понять, зачем его туда выбрали. Когда он стоял в актовом зале Кембриджского университета среди знаменитых ученых, профессоров и академиков, так как и его причислили к этим ученым, он чувствовал себя очень неловко и почему то все время думал об оскалившемся черепе, который он видел в кабинете у ректора. Вид этого черепа с безукоризненными, крупными спереди и уменьшающимися по бокам зубами мог охладить любое честолюбие. «Доктор наук? – безмолвно вопрошал череп. – Нет, коллега! „Memento mori“ ».

Григ взглянул на Нину, ища сочувствия. Она сидела в первом ряду с букетом цветов в руках. «Как тебе нравится? – говорил его взгляд. – Посмейся, милая, вместе со мною!» Но Нина, кажется, дрогнула: ее уже подкупили эти почести. «Ничего смешного не нахожу! – прочитал он в ее глазах. – Ничего нет смешного! Напротив, я нахожу, что они правильно поступили, эти умные люди!»

Когда они остались вдвоем и Григ стал комически описывать самого себя, растерявшегося среди ученых, а затем благодарно играющего «Ручеек» или «Бабочку», чтобы доказать, что и он причастен к науке, Нина невольно засмеялась.

– А ты сидишь, дорогая, со своим букетом и сияешь! Ты уверена, что «Бабочка» сто́ит закона Бойля – Мариотта! Не так ли?

– Погоди! – ответила Нина. – Во первых, ты играл не только «Бабочку», но и сонату; во вторых, не все профессора, которых мы там видели, непременно Бойли и Мариотты; в третьих, дело не в роде занятий, а в общей пользе, которую вы приносите.