Узнав, какое действие произвело его письмо, Лист рассмеялся совершенно так, как смеялся Оле Булль, – продолжительно, раскатисто, со слезами на глазах.

– Нет, это бесподобно! – повторял он. – Так сразу и переменили мнение? Боже мой, как все дураки похожи один на другого!

Он вытер глаза платком и сразу сделался серьезным.

– Скажите, мой милый, сколько же вам лет? Двадцать два, двадцать три, не так ли?

– Уже двадцать шесть, – ответил Григ.

– Боже милосердный! Двадцать шесть лет! И есть же такой благословенный возраст на свете! Какими могущественными кажутся мне люди в этом возрасте! И они действительно могущественны! Только не все это сознают! А отчего вы такой бледный и худой? Нелегко, должно быть, приходится? Впрочем, вы не из пугливых, это видно! Ну, рассказывайте!

И Григ стал рассказывать именно то, что могло интересовать Листа.

– Оле Булль? Оле Булля я знаю! Я был знаком с ним. Здесь его прозвали «норвежским Паганини»! Это уж так принято – непременно сравнивать, уподоблять и все такое. Предвижу, что и вас со временем назовут «северным Шопеном»! А что касается Оле Булля, то я восхищаюсь им! Что за личность, боже мой! Вам повезло, что вы встретили его именно в детстве. Ведь это живая легенда!

И, вспоминая могучего Оле Булля, Лист проникался жалостью к сидевшему перед ним хрупкому человеку. Для того чтобы выдержать борьбу, нужны более широкие плечи. Впрочем, такие вот, тщедушные, оказываются иногда самыми выносливыми.

– Я был глубоко огорчен смертью вашего друга! – сказал Лист. – Какая это потеря для вас!

Неужели он знал Нордрака?

– Не знал, но видел его партитуру «Марии Стюарт». Настоящая, живая музыка. И мне говорили о вас обоих… после того, как я нашел вашу сонату.

Но что могли рассказать о Нордраке чужие люди? Они видели его так мало! Они не могли судить о его отваге! И о той жертве, которую он приносил, заглушая в себе порыв к творчеству.

– А я не могу заменить его. Нет во мне этих качеств! Да я и всегда знал, что мне до него далеко!

– Ах, Эдвард… Вы позволите мне так называть вас? Ведь я старше вас более чем в два раза… Прошу вас, не вздумайте вы только «заглушать в себе порыв к творчеству»! Вам не надо никого заменять. Вы сильны сами по себе. Ваша музыка сама доставит вам признание – не то, за которым приходит слава, деньги, – все это, если хотите, прах и тлен! – а то признание, в котором кроется глубокая сердечная признательность. Ради чего нам стоит жить и трудиться… Что же ваш оркестр, – спросил он немного погодя, – совсем никуда не годен?

– Это еще не оркестр. Это люди, которые могли бы стать музыкантами. Но их не научили уважать музыку…

– Все это придет со временем. Не отчаивайтесь, мой милый… А ваши родители? Угадайте, кто рассказал мне о таланте вашей матушки?.. Оле Булль!

– Мама теперь редко играет…

– Кстати, Эдвард, ведь вы женаты? И, насколько я догадываюсь, женились не по расчету?

– О нет!

– Как интересно!

Григ поднял на него удивленные глаза.

– Почему же? – спросил он смущенно. – Ведь все женятся!

– О, далеко не все. Я, например, не женат!

Эдвард совсем смутился.

– И Бетховен был одинок, и Шуберт, и, пожалуй, Шопен… Трудно найти женщину, которая бы… – Лист задумался.