Она ожидала всякой реакции, вплоть до слез. Ведь знала, что маме до сих пор больно. Но слез не случилось.

Наталья кивнула, а потом … улыбнулась.

— Ты согласилась?

— Да, — покраснев еще гуще, Настя рискнула все же вскинуть взгляд на маму.

— Тогда я рада… за вас.

Впервые в их доме прозвучало «вас», которым обозначены были они с Глебом.

В тот же вечер, из их с Глебом квартиры, Настя позвонила бабушке, как оказалось, Антонина уже в курсе — от Натальи. И она-то счастлива безмерно, а еще ждет-таки в гости, иначе обидится.

Потом Настя слушала уже историю Имагина о том, как все прошло у него. По его словам — тихо, мирно, по-семейному. Судя по выражению лица — громко, неоднозначно, с боевыми действиями, возможно, даже со слезами.

Представлять, как мать Глеба могла отреагировать на то, что он собирается связать свою жизнь с той, которая станет день ото дня напоминать о трагическом случае из его молодости, не хотелось, потому Настя просто приняла как данность, что родители в курсе, и теперь можно вздохнуть спокойно… ненадолго.

К сожалению или к счастью, мать Глеба быстро справилась с эмоциями, а потом связалась с Настей, чтобы заняться планированием праздника. Пребывая в состоянии крайнего шока, Настя соглашалась со всеми предложениями будущей свекрови, тем самым неосознанно зарабатывая первые балы в копилку если не хорошего, то хотя бы нейтрального к себе отношения.

Свадьба планировалась медленно, но верно, менее медленно, но так же уверенно работалась работа, училась учеба.

Посмотрев на малышек Самарских, Настя решила, что заниматься им рановато, а вот со следующего года — в самый раз, Александра спорить не стала, соглашаясь.

Фотосессию со Снежаной они тоже провели. Результат понравился даже самой Насте, но, главное, не только ей — снимками заинтересовался журнал, с которым сотрудничает Самойлова, фотографии напечатали. Не сказать, чтоб Ася испытала из-за этого огромное удовольствие, но слышать от родителей деток в группе о том, что их чада заставили мам и пап купить журнал, а потом вырезали любимые кадры, чтобы повесить их над кроватью, было приятно.

Глеб, кстати, тоже оценил фотографии. Но, в отличие от детей, мелочиться не стал. Съездил в студию к Самойловой, промучил ее добрых два часа, выбирая лучший снимок, а потом сделал сюрприз…

Уезжая утром на учебу, Настя ожидала всякого, особенно учитывая, что Имагин тот день собирался провести дома, но не того, что вернувшись вечером, застанет в спальне собственный портер в полный рост на полстены.

— Господи, Имагин, я же теперь спать здесь не смогу! «Она» будет смотреть постоянно… Жуть какая… Давай ее уберем?

Убирать Глеб напрочь отказался, аргументируя тем, что «она» хотя бы смотрит на него ласково, не то, что некоторые…

И, если уж по правде, фотографию он выбрал неплохую, просто первой реакцией был шок, а во время шока как-то мысли сами поворачиваются в не слишком положительную сторону.

В тот вечер Настя долго курсировала вокруг снимка, приглядываясь, привыкая, оценивая…

А вечером, уже ложась спать, решила, что Глеб все же заслужил похвалы. Похвалила. Он пошутил, что так делать сюрпризы намного приятней. Хотя тогда Настя думала, что пошутил, а оказалось — совсем даже нет.

Через неделю, вернувшись домой, в спальне ее снова ждал сюрприз, теперь еще более сюрпризистый.

— Что это, Глеб? — девушка ткнула пальцем в шест, располагающийся теперь практически по центру спальни.

— Этот… пилон, — Имагин же пожал плечами, отодвинул застывшую в дверном проеме девушку, вошел, сел на кровать, окидывая взглядом сначала Настю, потом шест, снова Настю, снова шест.