Стоило подумать об этом, как мужественности ему явно поприбавилось — сорочка пропала, а на ее месте — джинсы с рубашкой. Когда-то любимые. Хотя почему когда-то? Любимыми они были семь лет тому, а потом их пришлось выбросить — вследствие аварии они подрались и изгваздались в грязи вперемешку с кровью.

По идее, это должно было бы насторожить, но Глеба сие совершенно не задело. Он стоял посреди белизны, оглядываясь вокруг.

Иногда откуда-то со стороны доносился еле слышный шепот: кто-то просил вернуться. Хотя, опять-таки, почему кто-то? Настя. Угрожала, умоляла, обещала, снова угрожала, а он и рад бы вернуться, но не может… Может только «нажелать» себе старинные джинсы и пялиться в белизну.

— Она ж не успокоится, пока не вернусь, — подняв голову вверх, Глеб не то, чтоб крикнул, но сказал громко. Почему вверх? Ну раз декорации белые, значит, начальство скорее всего наверху. Почему громко? Вдруг не расслышат?

— Вернешься, не волнуйся, только сначала поговорим…

Ответили ему не сверху и совсем даже не громогласно.

Незнакомый мужской голос раздался за спиной. Глеб развернулся.

Лицо Владимира он не забыл бы никогда. До сих пор не мог понять, как не заметил сходства Насти с отцом, которое теперь казалось особенно очевидным.

К нему быстро приближался именно он — Владимир Веселов. Молодой, легко ступающий, даже, кажется, находящийся в неплохом настроении, хотя ведь ему положено было бы злиться. Он остановился в трех шагах, хмыкнул, окидывая Глеба взглядом.

— Не ожидал?

Если честно, совсем не ожидал. Настолько, что даже долго смотрел знакомому незнакомцу в глаза, забыв о том, что права-то на это не имеет… Как только понял это, Глеб опустил взгляд.

— Простите.

— За что? — ответ же получился настолько беззаботным, что не взглянуть на Веселова еще разок, Глеб просто не смог.

— За то, что из-за нас, вы теперь… где-то тут, — Имагин снова окинул взглядом белизну.

— Где-то тут… — Владимир тоже огляделся, а потом улыбнулся совсем уже открыто. — Я где-то тут потому, что хочу поговорить с будущим зятем.

Будто слыша, что тема сейчас непосредственно касается ее, снова где-то зазвучал голос Насти. Просит, угрожает, умоляет, обижается, клянется. На этот раз особенно долго и отчаянно — кажется, боится больше, чем боялась раньше.

— А я там сейчас в каком состоянии вообще?

— Ты там лежишь в коме. Седьмой день пошел.

— Плохо…

— В принципе, можем даже посмотреть, у нас тут спецэффекты, знаешь ли, всякие.

Владимир кивнул вправо, в белизне образовалась брешь, а в ней — палата. На кровати — нечто, замотанное в бинты…

— Это ты, — любезно пояснил Владирим.

А рядом с нечтом — Настя. Сидит на кресле, обняв коленки, легонько раскачивается, еле заметно шевеля губами. Там слова наверняка слышно плохо или не слышно вовсе, но здесь, в белизне, на заднем фоне они звучали вполне отчетливо.

— Глебушка, люблю, люблю, люблю, вернись, вернись, вернись. Упрямый…

И снова «люблю-люблю, вернись».

— Ну и почему я не просыпаюсь? Она же просит… — смотреть на то, как Настя мучает себя, было ужасно. Даже отсюда, издалека.

— А ты вроде как решаешься, Глеб. Размышляешь, надо ли просыпаться.

— Я дурак?

Отвечать Владимир не стал, только пожал плечами.

— Надо. Я хочу проснуться! Что нужно сделать?

— Не знаю. Но раз ты еще здесь, значит, недостаточно хочешь. А потому… Можем пока поговорить.