Гаррет вздыхает и говорит:

– Я пока возьму кофе.

Очередь двигается медленно, так что, когда он возвращается с двумя картонными стаканчиками и протягивает один мне, я все еще стою.

– Черный пойдет?

– Отлично, спасибо.

Он снова пялится на меня.

– Что? – бормочу я.

– Ничего, – откликается он, но пялиться так и не перестает.

Очередь двигается, и теперь я слышу, что Греббс говорит стоящей передо мной женщине. Ей за пятьдесят – как по мне, как раз тот возраст, чтобы стоять в очереди за автографом этого человека.

– …мне не было еще и тридцати, я жаждал ярких впечатлений, и Юкон показался мне пустынным, даже удушающим, несмотря на весь простор вокруг. Зато, как только разум мой прояснился, как только я ощутил шум Клондайка[62], как только позволил бодрящим поцелуям ветра указать мне путь к горе Томбстоун[63], я изменился.

– Это… невероятно. Спасибо вам за вашу работу, мистер Греббс. Искреннее спасибо.

– Для меня честь поделиться своими впечатлениями, дорогая, – он протягивает ей диск и свою фотографию.

Пара, стоявшая следом, надолго не задерживается, просит автограф и уходит, и вот я стою перед кумиром Джиджи в мире акустики. Чувствую я себя не в своей тарелке, а попросту говоря – как дурак.

Однако Гаррет слегка подталкивает меня, и я делаю шаг вперед.

– Эм. Здравствуйте, мистер Греббс. Я большой поклонник.

Краем глаза я вижу, как Гаррет отчаянно сжимает губы, сдерживая смешок.

– Ладно. На самом деле поклонница – моя жена. У нее есть все ваши… звуковые ландшафты.

Гаррет кашляет в кулак.

– Серьезно, она постоянно вас слушает. В машине, на пробежке, когда медитирует.

– Замечательно. – У Дэна Греббса добрые глаза. Они странным образом успокаивают, как и его записи.

И я никогда, ни за что не скажу Джиджи, что только что мысленно назвал его записи успокаивающими. Она мне это не забудет.

– Как зовут вашу жену, молодой человек?

– Джиджи, – я диктую имя по буквам.

Он берет черный фломастер и, склонившись, что-то долго пишет на обороте своей фотографии – кажется, целое эссе. Кстати, на снимке он тоже в рубашке в клетку и в подтяжках. Практически уверен, что наряд тот же самый, что сейчас на нем.

Он вручает мне фото.

– С вашей стороны очень предусмотрительно так позаботиться о своей жене.

– Спасибо большое.

Мы отходим в сторону, уступая место следующему фанату. Я скручиваю снимок в трубочку, потому что не хочу складывать – чтобы не помять. Гаррет по-прежнему не сводит с меня глаз.

– Прекратите так смотреть на меня, – ворчу я. – Сам знаю, что все это глупость.

Он в ответ только вздыхает, качая головой в такт каким-то своим мыслям.

– Ты правда ее любишь.

– И буду любить до самой смерти, – просто отвечаю я.

Его пальцы сжимают опустевший стаканчик.

– Она теперь вечно меня будет избегать? – несчастным голосом спрашивает он.

– Надеюсь, нет. Но вы же ее знаете, она упрямая. – Я пожимаю плечами. – И она всю жизнь пыталась вас порадовать.

Лицо его принимает виноватое выражение.

Я торопливо добавляю:

– Вы на нее не давили, я понимаю. Она сама на себя давила и понимает это. Но это не меняет того факта, что она всегда хотела только одного: чтобы вы ею гордились.

– Я горжусь. И не только потому, что она хорошо в хоккей играет. Слушай, я знаю, что разозлился и наговорил лишнего. Но это на самом деле даже не гнев был, а страх, – Он на мгновение прикрывает глаза. – В тот момент я понял, что потерял ее. Она мне больше не принадлежит.