Я не устаю восхищаться тем, как блестящие крылья бабочек отражают солнечный свет, струящийся сквозь стеклянные стены.

– Хорошая у вас жизнь, – говорю я бабочке. – Не надо сдавать экзамены и решать, нужно ли посещать занятия летом, чтобы разгрузить расписание на осень. Летаете себе целый день. Играете с друзьями. Пьете нектар.

Тут мне в голову внезапно приходит мысль, что, может, им совершенно не хочется жить взаперти, в этом саду. Может, они предпочли бы большой мир за пределами теплицы, мир, где их ждет столько нового – и миллион смертоносных опасностей. Однажды я видела, как Бержерон прямо на лету поймал бабочку и съел ее целиком.

– Ты бы предпочла свободу, даже если там тебя могут съесть? – расстроенно спрашиваю я голубую морфиду.

Маленькая девочка неподалеку от меня разражается слезами. Мать окидывает меня хмурым взглядом и, взяв ребенка за руку, торопливо уводит подальше.

Ого. Судя по всему, теперь уже нельзя вести философские беседы с бабочками в присутствии детей. До чего же люди ограниченны.

Я бреду дальше и поворачиваю за угол. А там натыкаюсь на папу.

Я застываю, раскрыв рот. Да ладно, серьезно, что ли? Я не имею права провести это чудесное воскресенье в красивом и приятном месте без напоминания, что мой отец еще не испытывал такого разочарования во мне?

Воспоминание сбивает меня с ног подобно урагану. Оно разрывает сердце, не оставляя ничего, кроме боли.

Радость, которую я неизменно ощущаю, находясь в этом саду, меня покидает, и отец, должно быть, замечает это, потому что тоже расстроенно хмурится.

Он подходит ближе.

– Привет.

– Как ты узнал, что я здесь? – спрашиваю я вместо приветствия.

– Твой муж сказал.

Я в ответ изгибаю бровь.

– Вот это да.

– Что?

– Ты правда произнес слова «твой муж» и даже не вздрогнул.

– Да, к слову об этом… – Папа засовывает руки в карманы. На нем брюки карго и белая футболка, и от меня не укрывается, каким взглядом провожают его женщины вокруг. Папе за сорок, но он до сих пор невероятно привлекателен. – Не знаю, заметила ли ты, но мы с Райдером теперь ладим.

Райдер все твердит мне о том же, настаивает, что они во всем разобрались и никакого напряжения между ними нет. Да и сам Райдер после победы нашей мужской команды в «Замороженной четверке» стал более расслабленным, не таким напряженным. Поддержка всей команды после того случая со СМИ научила его смирению, а с Кейсом они снова на дружеской ноге. С мамой они вообще практически лучшие друзья, и даже мой брат ничего не имеет против новоиспеченного зятя – они даже дурацкие прозвища друг другу придумали. Так что, если он действительно умудрился наладить отношения и с моим отцом, меня это совершенно не удивит.

А вот сама я в последнее время упорно старалась избегать всего, что связано с папой. Я до сих пор страшно злюсь.

Впрочем, «злюсь» – неправильное слово. Я совершенно разбита.

– Ты была права, – признает папа. – Он хороший парень.

– Знаю. – Я принимаюсь теребить серебряное обручальное кольцо. В последнее время всегда так делаю, когда нервничаю, и сразу немного расслабляюсь, будто чувствую присутствие Райдера.

Дальше мы идем по тропинке вместе, срезаем угол, переходим в ту часть сада, где никого нет. Возле одного из фонтанов стоит кованая скамейка, и отец указывает на нее.

– Прости меня, – просто говорит он, когда мы садимся. Он улыбается – искренне, но печально.

Я молчу.

– Знаю, я облажался. Я плохо отреагировал.

– Очень плохо, – бормочу я.

– На самом деле… в тот момент много всего произошло. Я, понятное дело, был шокирован.