И так было во всем мире. И в СССР тоже. Вот только после революции и Гражданской войны уровень потребления - и производства - стал ужасающе низким. Металлургия, например, могла обеспечить каждое крестьянское хозяйство России менее чем сотней граммов гвоздей ежегодно. О каком строительстве социализма можно было говорить в таких условиях? Ситуацию следовало переломить - и переломить быстро. Но как? Ведь масштабная индустриализация требовала колоссальнейших инвестиций, невероятных, огромных денег. И где их взять?

Решение, найденное в Союзе, было гениальным. Без всяких преувеличений. Ибо меньше, чем за десять лет, производство выросло почти в четыре раза. В годы, когда во всем мире бушевала Великая Депрессия. И решение это в истории экономики еще не применялось нигде, никем и никогда: денежную массу разделили на наличную и безналичную части. Раздвоение на взаимно неконвертируемые части означало фактическое уничтожение денег как всеобщего эквивалента.

Получалось, что деньги в советской экономической системе никакого отношения к реальным, обеспеченным товарной массой деньгам не имели и служили средством распределения материальных благ вне зависимости от реальной производительности труда.

Это решение дало возможность избавиться от зависимости от потребительского сектора. Что и позволило стране совершить небывалый рывок, превративший вчерашнего сырьевого придатка в одну из ведущих промышленных держав.

Но эта система породила проблему, прямо вытекающую из задачи ее создания. Потребительский сектор оставался абсолютно неразвитым - даже более того, производство предметов потребления в удельном весе от всей промышленной продукции постоянно падало.

Фактически, Советский Союз имел экономику, способную производить объем потребительской продукции, эквивалентный одной денежной массе, и при этом сумму производств, инфраструктуру и системы социального обеспечения, финансовое обслуживание которых требует другой, более значительный ее объем.

Получалась перевернутая пирамида.

Драгомирову хотелось иметь более устойчивую конструкцию. Нет, не просто хотелось - требовалось. Значит, следовало развивать потребительский сектор - чего он и собирался добиться, используя кооперативы.

Однако тут был подвох, и подвох немаленький. Стоит стереться границе между наличными и безналичными деньгами - и пирамида развалится. Почти мгновенно. Надстройка, не обеспеченная потреблением, раздавит все своим весом. Каким-то образом это нужно было обойти. Богдану казалось, что решение найдено. И сегодня мир должен был его узнать.

Сначала генсек хотел оставить безнал (эдакий "производственный" рубль) для стратегических предприятий: энергетики, металлургии, авиастроения, ВПК… А остальное - вроде тех же одежных мастерских - перевести на наличку полностью. То есть, по большому счету, создать две отдельные экономики. Но сразу же возник вопрос об утрате контроля над финансовыми потоками и налогами, о появлении теневого ростовщичества, росте коррупции и прочих прелестях рынка.

Поэтому следующим шагом Драгомиров логично предположил, что "наличку" следует дополнительно детализировать. И контролировать объемы производства и потребления. В конце концов, такая идея пришла в тупик - к каждому гвоздю потребовался бы кассовый чек, раздутие штатов контролирующих органов стало бы огромным, поток информации попросту похоронил бы государство.