– А я смотрю, ты перестала сидеть на диете. – Любовь Николаевна с завистью смотрела на Женькину раздавшуюся фигуру. – Тебе так намного лучше!

Женька, и правда, в этот год стал неожиданно набирать массу, постепенно исчезала былая прозрачность, пропала талия, плечи разошлись в стороны. Теперь даже монументальная Эля не казалась ему такой громоздкой, как раньше. Он почти перерос ее и сейчас уже не смотрел на подругу снизу вверх. Быть может, потому Женьке все время казалось, будто Эля стала другой. Пусть ей не удалось подобрать удачных обновок, и она продолжала носить свои старые вещи. Но вот странное дело – смотрелись они теперь как-то иначе. Раньше Эля одевалась кое-как, скорее для порядка, чем ради удовольствия. Часто выглядела неряшливо и старомодно. Теперь же одежду она подбирала тщательно, с очевидной любовью. Кто бы мог подумать, что творит широкий пояс с обычной прямой рубахой. А если еще расстегнуть сверху на одну пуговицу больше обычного… Быть может, Эля не стала модницей, похожей на манекен из торгового центра, но яркие бусы или браслеты вдруг преобразили спокойные наряды, делая их игривыми, даже романтичными. Она вовсе не стала другой, скорее – нашла себя. Вот только отношения у них с Женькой напряглись, как мускулы спортсмена, отжимающего штангу. Элю не радовали школьные успехи друга, она стала холодна и не отвечала смехом на его вечные шуточки. Будто они вдруг перестали быть забавными, хотя Женька обезьянничал на зависть любой мартышке. Меньше хохотала теперь и Ника, она стала какой-то сонной, но, быть может, эта вечная дрема скрывала глубокие раздумья. Во всяком случае, Женька рассчитывал на потайную глубину этого бессмысленного взора. Личико Ники оживало лишь к позднему вечеру, когда они уже расходились по домам. Теперь у подъезда ее ожидал не только спящий водитель, но и до крайности бдительный Стас Ищенко. И каждый раз он не упускал случая, чтобы злорадно отвесить Женьке какой-нибудь вызывающий комплимент. «Женя, эта помада выгодно подчеркивает цвет твоих глаз! – Стас без зазрения совести хватал Женьку за руку, чуть переворачивал ее и впечатывал губы в собственный кулак. – Мое восхищение!» Женька разбухал от ярости, покусывая чистые губы. А Ника уже о чем-то весело щебетала с невозмутимым обидчиком. Либо протягивала свои тонкие наманикюренные пальчики, и тут уже Стас не мазал. Они много говорили о театре, оказывается, Николь всерьез мечтала стать актрисой. И Стас рассказывал ей о том, как идут репетиции «Маски» и какие сложности возникают у него с вживанием в роль. Хотя Женька прекрасно знал, что единственная проблема Ищенко – мозг величиною с перепелиное яйцо. И роль, содержащая больше трех слов, просто не укладывалась в его крохотные извилины. Женька мерз в маминой одежонке и ловил на себе сочувствующие и в то же время немного раздраженные взгляды Ники. Теперь он всегда был третьим лишним. Но позволить этой парочке болтаться наедине под покровом черных вечеров никак не желал…

Сегодня же Стас обнаглел до того, что перехватил Нику еще до начала занятий и утащил на генеральную репетицию «Снежной королевы». И Николь галопом поспешила за прекрасной скульптурой Ищенко, даже не дожидаясь, пока заснет водитель «Фольксвагена». Так продолжаться дальше не могло! Ника в упор не видела насквозь прогнившей сущности этого шантажиста. И все отточенные остроты, которые Женька пытался вонзить в светлый образ Стаса, отскакивали от него, как от стальной ледышки. Единственное преимущество юбки, которую Женька проклял уже тысячу раз, было в том, что Ника по-прежнему доверяла ему, и они могли видеться хоть каждый день. А эти встречи были для него сейчас самым важным составляющим бытия – скелетом этого бездарного существования, позволяющим хоть как-то передвигать ноги. И сейчас Женька чувствовал себя отчаянно одиноким, находясь здесь без Николь. Когда в комнате ворочались лишь тяжелые фигуры Эли с матерью, отчего-то на ум приходила скороговорка о лавирующих кораблях.