— А дальше что?

— Дальше… — ефрейтор помрачнел еще больше. — Дальше меня оглушили, уже и не помню как. Прикладом в голову, наверное. Очнулся связанным по рукам и ногам. Голова гудела, тошнило. Самочувствие такое, что хоть волком вой. Меня куда-то тащила небольшая группа хорошо вооруженных моджахедов. По пути били, издевались. Вели куда-то вглубь гор, там не разобрать. Из наших, больше никого не было. Даже не знаю, уцелел ли кто-то еще в той бойне. В общем, так я и стал пленным шурави.

Он тяжко выдохнул. Взгляд был виноватый.

— Меня привели в какой-то кишлак, три дня голодом морили, потом все-таки дали немного еды и воды. Перевели в другой кишлак, потом привязали к ослу и потащили в третий. Я со счета сбился, куда меня только не возили и кому не отдавали. Постоянно били и заставляли работать. Я и дерьмо чистил в выгребных ямах и дома строил, двери делал и окна. Глину добывал. Воду качал. Мишенью даже был для их чертовых детей… Камнями в меня кидались, на меткость. Это мелкие злобные и жестокие твари, хуже самих духов. В любой момент могли взять и горло мне перерезать. У них это нормально, старшие даже не накажут.

Кириллов опять умолк.

Я не стал задавать вопросы, но тот неожиданно продолжил сам.

— Знаешь, у меня было много времени подумать над смыслом жизни. Вот эта вся дедовщина в армии, уставщина… Это такая ерунда! Мы тут придумываем какие-то наказания солдата, переходы из слонов в старики. Дембеля какие-то. Глупости, придуманные от скуки. А там все совсем по-другому. Поначалу было легко, потому что мозг не работал, ощущал только страх. А потом сложнее стало. Какое-то время я один жил в яме, ел лепешки с плесенью, пил воду из лужи. Когда шел дождь, мою яму водой заливало так, что по пояс приходилось стоять. Там же и мылся. Сначала спал на камнях, потом стоя. Холодно было. Днем жарко. В шесть утра подъем, без жрачки на изнурительные работы. В десять вечера снова бросали в яму — я вырубался, как убитый. Кто-то издевался, а кто-то нет. Били палками, розгами. Иногда грозились пальцы отрезать. В одном зиндане временно находился, так там у меня напарник был. Офицер, лейтенант связи, вроде. Его все пытали, чтобы он им там какие-то позывные выдал. Тот отказывался, не человек, а кремень. Над ним потом «красный тюльпан» совершили, самое жестокое наказание. Обкололи парня наркотой, кожу содрали и так и оставили на солнце висеть. Прямо на заборе. Как он кричал… Я до сих пор его крики слышу. А еще меня заставляли ислам принять — я отказался. Снова били. Сильно. Чуть глаза не лишился. Честно, уже каждый день думал о том, что семью и родных своих больше никогда не увижу. Думал, поскорее бы сдохнуть. А оно вон как получилось.

Конечно же, я многое слышал о жестоких пытках, которым подвергали пленных советских солдат. Много подобного было и у сирийских боевиков, против которых мы и воевали в том же Абу-Танф.

— Спасибо тебе, Громов! — негромко произнес Кириллов. — Если бы не ты, так я и сгнил бы в той яме. Душман, который, меня купил, грозился уши отрезать, если не буду работать.

— За такое спасибо не говорят! — помедлив, ответил я. — И не мне спасибо говорить нужно, мы тут все такие. Все сделали вместе. Каждый внес свой вклад. Много бы я один там сделал?

Тот несколько раз кивнул головой, но больше ничего не сказал.

Некоторое время ехали молча. Благо светило солнце и было относительно жарко.

— Когда доберемся, нужно сразу же сообщить командованию, что тот район небезопасен. В том кишлаке, где вы нас нашли, шла подготовка к чему-то крупному. Привозили оружие.