Поэтому на рассвете рыбаки снова выплывают в реку. Маленьким якорем-кошкой тралят дно, пока не зацепят перемёт. А дальше начинают выбирать его, сразу укладывая в ящик и глубоко засаживая жала крючков в специальные пропилы.

Пойманного сома чуешь издалека. До него ещё метров двадцать, а верёвка в руках уже ходит ходуном, норовит порезать пальцы.

Сом — очень сильная рыба. Он запросто ловит сидящую на воде утку. Ходят слухи, что большие старые сомы могут утопить даже купальщика, схватив его за ногу.

Упираясь ногами в дно лодки, сома подтаскивают к борту и с размаха бьют частой острогой с зазубренными зубьями. А потом, словно на вилах, переваливают в лодку.

В лодке сом лежит спокойно, только изредка вяло двигает длинным хвостом и разевает широкую пасть, полную мелких, похожих на щётку зубов. Пятнистая голая кожа рыбы высыхает на воздухе и постепенно темнеет, становясь почти чёрной.

Теперь я знаю, что так ловить сомов запрещено. Перемёт — это браконьерская снасть. Не знаю, ездит ли отец до сих пор на эту азартную рыбалку. А спрашивать не хочу.

Меня он с собой давно не звал, да и Серёжка молчит. Может, тоже не ездит с отцом. А может — отец запретил рассказывать, помня о моей нынешней работе. Егерь — не рыбнадзор, но всё же.

А мы едем дальше. До деревни, где живёт бабушка, всего двенадцать километров. Деревня называется Гостинополье. Рассказывают, что в старину здесь причаливали к берегу купеческие корабли, которые благополучно миновали пороги. Купцы благодарили лоцманов и бурлаков и устраивали ярмарку.

Деревня большая — три длинных улицы вытянулись вдоль берега. Бабушкин дом ближе всего к реке. Поэтому на самом берегу стоит баня, и есть даже свои мостки, с которых я в детстве ловил на самодельную удочку окуней.

* * *

Отец остановил машину возле калитки. Я вылез из кабины, с наслаждением разминая ноги. Втянул в себя деревенский воздух.

Всё-таки, он особенный, этот воздух. В каждой деревне — свой. Вот я сейчас живу в Черёмуховке, и пахнет там почти так же — листвой, печным дымом, а перед дождём — свежей сыростью. Но к этим запахам ещё примешивается аромат соснового леса и сладковатая вонь навоза с совхозных ферм.

А в Гостинополье фермы нет. Зато есть река и винзавод — красное кирпичное здание с высокой трубой, в котором делают плодово-ягодную бормотуху. И поэтому кроме дыма и листьев, здесь пахнет рыбой и кислыми перебродившими яблоками.

Бабушка вышла на крыльцо, всматриваясь — кто приехал. Узнала нас, заохала:

— Вы, никак, машину купили? Совсем с ума сошли — такие расходы! Где только денег взяли?

Отец рассмеялся.

— Это Андрюхе на работе выдали. Служебная машина. А он нас сгоношил приехать — картошку тебе выкопать.

— Вот это хорошо, — обрадовалась бабушка. — Копайте, а я пока обед поставлю вариться!

— Бабуль, а где Оля? — спросил я про младшую сестру.

— Спит ещё, — махнула рукой бабушка. — Вчера допоздна с подружками играла — насилу я её домой загнала. Теперь будет спать до полудня.

Это такая традиция — бабушка ворчит на внуков, которых родители навязали на её попечение. А что делать, если не ворчать? Не хвалить же. Захвалишь — вырастут оболтусами и лоботрясами.

— Лопаты в сарае? — спросил отец.

— А где им быть? Там и стоят. И вёдра там же. Только картошку сразу в погреб не таскайте — рассыпьте на дорожке, пусть обсохнет.

— Да знаем, — рассмеялся отец. — Не в первый раз картошку видим.

Из сарая за домом мы достали два ведра и две лопаты. А картошка — вот она, здесь же. Соток восемь, не меньше, отведено под длинные картофельные борозды.