– А ты хотел вот так просто и по старинке чтобы все было, да, Потап? – вопросом на вопрос ответил Алексей. – Закинул по весне семена в землю, сжал осенью колос и отдал все выращенное скупщикам оптом, а чтобы при доходах остаться, так пожестче на барщине с крестьян силы выжимать. Так, дорогой, дело не пойдет, это все прошлый и даже позапрошлый век. Передовые страны уже давно от такого ушли и за счет грамотного хозяйствования вполне себе доходные сельскохозяйственные имения держат. Так что будем с этого хорошего и передового и мы для себя пример брать. А за деньги ты не переживай. Из десяти тысяч полученных премиальных восемь на развитие хозяйства уйдут и еще пару вам в плюс к ним же. Была, знаешь ли, у меня кое-какая заначка из драгоценных камушков. Пока там, в Москве, был, я их в хорошие деньги обратил. Хватит вам десять тысяч на все про все?

– Да, таких деньжищ, конечно, должно бы хватить, – согласился управляющий.

– Ну, вот и хорошо, – кивнул Алексей. – Осталось теперь дело за малым: следить, чтобы они разумно тратились, а потом приносили нам доход.

К концу ноября основное строение мельницы – монолитная башня – было готово, и Долгов Владимир уехал в Москву. Артель, строившая ее, перешла в руки Потапа, который нашел им работу по возведению новой конюшни, скотных сараев и птичника. Грузовыми санями прибывал кирпич и прочий строительный материал под будущую мастерскую Курта. А в начале марта прибыли из Калуги на тяжеловозах и металлические части для поворотных и рабочих механизмов мельницы. Потом с приходом весны наступило бездорожье, и на целый месяц все в поместье замерло. Лешка все это время просидел с чертежами и проектами по строительству маслобойни и с наступлением посевной буквально не вылезал из полей, самолично проверяя, как обустраиваются опытные участки под новые сорта пшеницы, картофель, подсолнечник и кукурузу.

Отшумели ранние майские дожди, и, наконец, подошло время убывать к месту службы.

Раннее утро зарождалось в пении птиц. Ночной туман, клубившийся у реки, начал понемногу расходиться. Солнышко, поднявшись над верхушками ближайшей березовой рощи, грело лицо и голый торс Алексея. Он, сделав большой круг своей традиционной пробежки, приближался теперь к усадьбе. Набитая тропка шла рядом с речкой. Возле нее босыми ногами на траве стоял в простенькой домотканой одежке Карпыч. Голова у него была чуть приподнята вверх, расслабленные руки лежали вдоль туловища, а глаза прикрыты.

– Карпыч! Эй, с тобой тут все в порядке? – негромко позвал его Алексей. – Карпы-ыч?

Дядька словно стряхнул с себя оцепенение и поглядел на Егорова.

– Ваше высокоблагородие, все хорошо, прощения прошу, запамятовал я, забылся. Хорошо-то как здесь! Солнышко родное, наше, русское, мягонькое. Травка родная, духмяная, речка эта журчит, и запахи. Помните, я вам как-то там, еще в Валахии, сказал, что словно бы запахи из своего детства вдруг почуял? Словно бы опять я в родной деревне босыми ногами по траве иду. Думал, того уже, в землю мне скоро придется ложиться. У Никитича ведь тоже так же вот было, а потом эта Журжа кровавая у Дуная, и все, и нет его. Вы меня еще тогда обругали, да так сильно, никогда еще я от вас этого не слышал. «Дядьку схоронил, не позволю тебе уйти, – на меня кричите. – Придет время, домой возвернемся, и будешь, – говорите, – еще по нашей земле босыми ногами ходить!» А я-то подумал: «Да куды это уже мне?» А вот же, глазам своим не верю, все ведь как по писаному сбылось. И я босыми своими ногами на земле нашей вот же стою. Слава тебе господи! – и он широко перекрестился.

– Хм, да-а, – хмыкнул Алексей. – Ну, вот и отдыхай больше, дядь Вань, чего ты всюду рвешься-то за молодыми?

– Да мне же за радость это, Лексей Петрович, – пожал тот плечами.