– Хорошо, хорошо Иннокентий Данилович, виноваты, что уж мне тут оправдываться, – развёл руками хозяин поместья перед уездным врачом. – Да уж больно обрадовались мы ведь здесь все, как только увидели, что наш Лёшенька в себя пришёл. – Не изволите ли в кабинете чая отпить, а перед ним ещё и пару рюмочек настойки отведать? У моей ключницы клюковка цельный год в холодном погребе настаивалась. Таких настоек в нашем Козельском уезде вы уже нигде не откушаете более, уверяю вас Иннокентий Данилович. Чай уж не грех ведь по такому то случаю? Значит, говорите, сейчас уже должен на поправку сынок мой пойти? – и мужчины неспешно удалились в хозяйский кабинет.

Алексей лежал с закрытыми глазами и его мучили думы. Кто же он такой на самом то деле. Только недавно ещё он был Лёшкой, младшим сыном местного помещика Егорова, отставного офицера проживающего со всей семьёй из двух сыновей и дочки в Козельском уезде, верстах эдак в двадцати от самого городка. Всё эту жизнь дворянского сына он помнил весьма отчётливо и ясно. Это была его жизнь, и это было его родное тело. Но тут же рядом стояла и жизнь совсем другого человека из такого далёкого 21 века, с его судьбой, чувствами, и со всеми теми знаниями и навыками, каких вообще даже в помине не могло быть у дворянского недоросля. Одновременно со всем этим обе эти такие разные судьбы и личности сейчас, в этом вот лежащем на постели мальчишке, каким то весьма странным образом совмещались воедино в одно целое. Они сливались в нём, и как бы дополняли друг друга. И не было у него тут разделения на того или на другого человека. Оба этих сознания совершенно разных людей, сейчас просто совершенно растворились вдруг друге, рождая при этом нового человека, родившегося одновременно в 18 и в 20 веке. И со всем этим ему нужно было теперь, как то жить.

Алексей открыл глаза и поймал на себе напряжённый взгляд дядьки Матвея.

– Пить, – прошептал он. И воспитатель торопливо вставил в губы носик поильника.

– Пейте, пейте Ляксей Петрович. Всё, прямо так, как и сказал нам учёный дохтор. Что придёте вы в себя совсем скоро, а там уже дальше и в крепком сознании с Божьей то помощью будете. Пейте водицу и ничего не говорите сейчас только. Иннокентий Данилович строго настрого приказали вам не волноваться и всем нам вас не в коем разе не волновать. А батюшка, так и вовсе за нераденье кнута дворне пообещал. А вам самому надобно лишь пока спать побольше, да и силов набраться.

Алексей жадно отпил из носика живительной влаги и без сил откинулся на подушки.

Время в светёлке бежало очень медленно, из всех новостей пересказываемых ему словоохотливыми сиделками они были лишь о том, что у соседки Акулины куры вдруг крупными яйцами начали нестись, такими, что аж не в пример больше чем у всех остальных будут в поместье, а ещё и в крапинку такую рыжую. Никак она, какой особый заговор для того знает? Не зря же и её родный батюшка Мефодий Селантьевич кузнецом у нас в деревне был отменным. Кузнецы то, они ведь такие! Они ведь особливую связь с потусторонними силами имеют! Вот и, передал он, небось, своей любимой доченьке малую толику того свово умения. У него, у самого то вона как получалось ранее удачно зубы всем рвать. Со всех окрестных селений страдальцы сюда обращались. А всё почему? А все, потому что опять же он заговор на то тайный знал.

– В соседней Татьяновке, у помещика Горюнова, Ваську Рыжего, до полусмерти рассказывают, чуть было кнутом не запороли.