|
Место аудитора должно было остаться за юношей. Д'Эскорайли принадлежали к одному из древнейших родов в Плассане и пользовались всеобщим почетом. Поэтому Ругону, ходившему некогда в стоптанных башмаках мимо особняка старого маркиза, казалось лестным оказать покровительство его сыну Жюлю. Благоговейно почитая Генриха V , д'Эскорайли, тем не менее, Не мешали сыну связать свою судьбу с судьбой Империи. Что поделать, такие уж черные настали времена! Раскрыв среднее окно и отгородившись от всех, Кан и Дюпуаза беседовали, поглядывая на крыши Тюильрийского дворца, казавшиеся совсем голубыми в солнечной пыли. Стараясь прощупать друг друга, друзья перекидывались замечаниями, затем снова надолго замолкали. Ругой слишком вспыльчив. Ему не следовало терять выдержки из за дела Родригеса, которое легко было уладить. Глядя куда то вдаль, Кан словно про себя заметил: – Мы всегда знаем, что падаем, а вот поднимемся ли – этого никогда знать нельзя. Дюпуаза сделал вид, что не расслышал. Потом, после длинной паузы, заметил: – Он человек сильный. Тогда депутат, резким движением наклонившись к самому лицу Дюпуаза, быстро заговорил: – Нет, говоря между нами, мне страшно за него. Он играет с огнем… Безусловно, мы его друзья, и не может быть речи о том, чтобы от него отвернуться. Но я настаиваю на том, что во время всей этой истории он совершенно не думал о нас. Взять хотя бы меня: в моих руках огромное выгодное дело, а он своей выходкой его скомпрометировал. И он не вправе сердиться на меня, если я постучусь в другие двери, не так ли? Ибо, в конечном счете, терплю убыток не я один, его терпит все население. – Придется стучаться в другие двери, – с улыбкой повторил Дюпуаза. Но Кана внезапно охватила злоба, и он проговорился. – Да разве это возможно? Стоит лишь связаться с этим дьяволом, и от тебя все отворачиваются! Если принадлежишь к его клике, то у тебя клеймо на лбу. Он успокоился, вздохнул и поглядел в сторону Триумфальной арки, которая сероватой каменной глыбой вздымалась над зеленой гладью Елисейских полей. Потом кротким голосом добавил: – Да что говорить! Я верен друзьям, как собака. В это мгновенье к ним сзади подошел полковник. – Верность – это дорога чести, – отчеканил он по военному. Дюпуаза и Кан посторонились, давая ему место, и он продолжал: – Сегодня Ругон взял на себя по отношению к нам обязательство. Он больше себе не принадлежит. Это словцо имело огромный успех. Ну разумеется, он больше себе не принадлежит. Следует ему об этом сказать, чтобы он проникся сознанием долга. Все трое зашептались, сговариваясь о чем то, вселяя друг в друга надежду. Порой они оборачивались, оглядывая огромный кабинет и проверяя, не завладел ли кто нибудь вниманием великого человека на слишком долгое время. А великий человек между тем перебирал папки, не переставая болтать с госпожой Бушар. Шарбоннели, молчаливо и конфузливо сидевшие в своем углу, начали пререкаться. Они уже два раза пытались заговорить с Ругоном, но того сперва похитил полковник, потом отозвала молодая женщина. Наконец, Шарбоннель подтолкнул к нему жену. – Нынче утром мы получили письмо от вашей матушки, – пролепетала она. Ругон не дал ей договорить. Без особого нетерпения, еще раз оставив папки, он сам увел Шарбоннелей в амбразуру правого окна. – Мы получили письмо от вашей матушки, – повторила госпожа Шарбоннель. Она собралась было прочесть его вслух, но Ругон, взяв у нее письмо, одним взглядом пробежал его. Шарбоннели, некогда торговавшие в Плассане оливковым маслом, находились под покровительством госпожи Фелисите – так величали мать Ругона в его родном городке. |
