Найдя место, где вода еще не была загрязнена кровью, Хэнзард напился и набрал воды во флягу. Обезглавленное тело он оттащил сначала в глубь резервуара, а затем за пределы станции. Здесь он засунул труп под клумбу тюльпанов. Следует признать, что эти похороны были куда лучше тех, что готовил ему Уорсоу.

Он осмотрел рану на плече. Она была поверхностной.

И только теперь Хэнзард с испугом вспомнил, что вокруг станции топчется без малого десяток приятелей Уорсоу и что, услыхав вы­стрелы, они должны прибежать ему на помощь. Однако вокруг никого не было. Все это казалось более чем странным.

Потом привыкший к тишине слух Хэнзарда был травмирован посторонним звуком.

Казалось, по Гоув-стрит марширует сводный оркестр. Хэнзард огляделся. С высоты холма ему была видна большая часть Гоув-стрит: там не было ничего, кроме обычного потока автомобильных фар.

Звуки невидимого марширующего оркестра стали очень громкими. Оркестр играл “Звезды и полосы” Джона Филипа Соузы.

Глава 8

Бриджетта

Незадолго до описанных событий, в то время, когда Хэнзард, голодный, полусонный и плохо сознающий происходящее, ожидал на ступенях Арлингтонской библиотеки наступления вечера, в дру­гой части города происходил разговор, оказавший немалое влияние на ход нашей истории.

Вот отрывок из этого разговора:

— В этом вопросе мы все согласны друг с другом.

— Не припомню случая, чтобы вы, прелесть моя, расходились во мнениях. Ну так вот, на этот раз мы тоже договорились друг с другом.

— Если дело только в нехватке еды, то одна из нас согласна обходиться без пищи. У нас и так вот-вот наступит перенаселение. Кому-то все равно уходить, и я думаю, что оставшимся было бы приятнее увидеть новое лицо.

— Ты ошибаешься, ежели думаешь, что я предпочту твоему лицу физиономию какого-нибудь мужлана. Дело тут не в великодушии. Просто ты мне нравишься. Как половинки гранатов ланиты твои под кудрями твоими. Как вишенка нос твой. Вся ты подобна Тыосди Вельд.

— Что ты городишь, дедуля? Тыосди Вельд скоро пятьдесят.

— Да, ты права, я дедуля. Но при этом я еще и твой муж. Иногда мне кажется, что ты этого не понимаешь и потому хочешь, чтобы здесь появился этот молодой жеребец. Ты затеяла эту историю, чтобы изменять мне. Неверность имя твое…

— Не знаю, буду ли я тебе с ним изменять, но мне бы хотелось иметь эту возможность. Чего стоит добродетель, не выдержавшая ни единого испытания?

— Я уязвлен до глубины души!..— вяло воскликнул второй со­беседник. Он выдержал достойную паузу, чтобы показать всю глу­бину своего возмущения, а затем добавил: — Что касается Тыосди Вельд, то это типично американское имя. Когда его произносишь, на языке появляется вкус кока-колы.

— Офицерик тоже типичный американец. А ты не хочешь дать ему даже одного шанса.

— Я уверен, дорогая, что ты сделаешь это за меня. Признайся, он тебе нравится из-за формы?

— Отрицать не стану, в форме он выглядит отлично.

— Вот-вот. А я ненавижу форму. Я ненавижу военных. Я нена­вижу их за то, что они хотят уничтожить мир. Мало того, они все для этого делают. И они хотели бы вечно держать меня в плену. К чертовой матери армию! Справедливости нет нигде, но особенно ее нет в армии. Я возмущен до глубины души.

— Если они действительно вскоре уничтожат мир,— спокойно и задумчиво произнесла собеседница,— то тем больше резона прояв­лять милосердие, пока для этого есть еще время.

— Ну ладно, если тебе так хочется, можешь, подобно Иродиаде, получить его голову на серебряном блюде. Я отдаю его тебе. Я с самого начала знал, что ты не остановишься, пока не будет по-тво­ему. Если ты встретишь его раньше, чем его слопают любимые тобой солдаты, то можешь привести его домой, словно бродячую собачонку, и покормить.