|
Там он отпер ящик письменного стола и вытащил тонкую книжечку. Раскрыл знакомые страницы, усмехнулся невесело. Членство в печальной памяти комитете стоило ему продвижения по службе, а что бы случилось, стань известно, что он, генерал-майор Гамалиэль Питман, является американским переводчиком немецкого поэта Каспара Мааса? Тонкая книжечка, что лежит перед ним, вызвала в свое время немало толков. Интересно, что сказали бы на Земле, узнай там, что на кнопке судного дня лежит та самая рука, что в свое время писала знаменитое заклинание, с которого начинается маасовский “Углерод-14”: Ракетой разрушим развратный Рим, Мерцанием радия мир озарим… Кто сказал, что душа нашего современника, маасовского лирического героя настолько умалилась в размерах и кругозоре, что придать видимость жизни ее иссохшему праху может лишь величайшее искусство? Шпенглер? Нет, кто-то после Шпенглера. Все прочие движения души человеческой умерли вместе с Богом. В любом случае, относительно его души это было верно. Она прогнила насквозь, словно кариесный зуб, и оставшуюся оболочку он заполнил эстетикой, словно серебряной пломбой.
К сожалению, этого было недостаточно. Даже самое лучшее искусство, какое могла воспринять его прогнившая душа, очень медленно и постепенно приближало его к необходимости прямо назвать то, на что он надеялся и что называть не хотел. Он очень не хотел ее называть и сам знал это. Знаменитая способность к самообману, приписываемая воображению, сильно преувеличена. А с другой стороны, что ему оставалось делать еще? За пределами серебряной пломбы не было ничего, кроме пустой скорлупы. Там была его жизнь, состоявшая из пустых форм и механических движений. Считалось, что у него счастливый брак — это означало, что он никак не мог набраться решимости получить развод. Он был отцом трех дочерей, каждая из которых состояла в таком же браке, что и отец. Успех? У него была чертова уйма успеха. Время от времени он консультировал кое-какие корпорации и получал такую добавку к армейскому жалованию, что опасаться будущего не было оснований. Он умел поддерживать осмысленный разговор и потому вращался в лучших кругах вашингтонского общества. Он был лично знаком с президентом Мэйдигеном и порой ездил с ним поохотиться в Колорадо, откуда президент был родом. Он безвозмездно проделал немалую работу для Ракового Фонда. Его статья “Глупость умиротворения” была напечатана в “Атлантик Мансли”, и ее высоко оценил сам бывший государственный секретарь Дин Раек. Он печатал под псевдонимом переводы из Мааса и других представителей мюнхенской “Проклятой богом школы”, и критика высоко ценила их, если не за содержание, то, во всяком случае, за тонкость исполнения. Что еще можно просить у жизни? Он не знал. Конечно, он знал, но притворялся, что не знает. Он снял телефонную трубку, набрал номер комнаты Хэнзарда. “Сыграю-ка я в пинг-понг”,— подумал он. Питман очень хорошо играл в пинг-понг. Он вообще демонстрировал великолепные результаты во всех соревнованиях, где требовалась физическая подвижность или быстрота ума. Он был хорошим наездником и приличным фехтовальщиком. В молодости он занимался пятиборьем и защищал честь Соединенных Штатов на Олимпийских играх. Хэнзарда не было на месте. Черт бы побрал Хэнзарда. Питман снова вышел в коридор. Он заглянул в читальный зал и игротеку, но там никого не было. Непонятно почему у него перехватило дыхание. “Прочь, прочь, развратница Фортуна”. Экс-сержант Уорсоу стоял на посту у дверей пункта управления. Он вытянулся по стойке “смирно” и четко отдал честь. Питман не заметил его. Он прошел внутрь и остался наедине с приборами запуска ракет. Ему пришлось сесть: ноги его дрожали, грудь вздымалась и опадала нервными толчками. Здесь не надо было скрывать свое состояние, и он позволил нижней челюсти отвиснуть. “Я как будто белены объелся”,— сказал он про себя. |
