Казалось бы, мудрая правительница должна была позаботиться о воспитании сына. Слепить его по своему образу и подобию. Однако жизнь сложилась иначе. Мемуаристы отмечали большие способности Павла к точным наукам, военному делу, интерес к искусству, мистической философии… и тяжелый характер. Последний не удалось исправить воспитанием. Напротив, с годами, по мере того как Павел все нетерпеливее ожидал короны, в нем развились ипохондрия, желчность, мстительность, злопамятность, неумение прощать обиды. Людей он воспринимал как заводных марионеток и был ровен с ними лишь до тех пор, пока они неукоснительно исполняли его приказания.

Симптомы нервного расстройства проявлялись у цесаревича с каждым годом все ярче, заставляя императрицу бояться за судьбу своей страны, которая могла попасть в руки душевно больного человека. И в не меньшей степени — за судьбу собственного сына, который, при всем уме, образовании и благих намерениях, мог восстановить против себя подданных, как когда-то его отец, и поплатиться за это головой. Один из руководителей заговора против Павла I граф Петр Алексеевич Пален писал вскоре после переворота 11 марта 1801 года своему другу графу Александру Ланжерону о состоянии императора: «Вы не можете знать, как далеко ушла в своем развитии его быстро прогрессировавшая ненормальность. Она привела бы его к кровавым расправам. Такие случаи, впрочем, и бывали. Никто из нас не был уверен в своем завтрашнем дне. Скоро должны были везде начаться эшафоты».

Пален — один из руководителей заговора против Павла, заинтересованное лицо, и его слова можно было бы не принимать в расчет, если бы они не подтверждались независимыми лицами. Французская художница М. Виже-Лебрен, которой император заказал портрет супруги, привела в мемуарах странный случай: «Наши сеансы происходили всегда после обеда, и обычно на них присутствовал сам император со своими сыновьями, Александром и Константином… Император неизменно был весьма любезен. Однажды, когда я стояла за мольбертом, он собственноручно принес мне чашку кофе и дождался, чтобы отнести ее обратно… Я поставила позади императрицы в качестве спокойного фона ширму. Во время перерыва Павел вдруг стал прыгать и выделывать всяческие штуки, подражая обезьянам; он царапал ширму и делал вид, что хочет залезть на нее. Забава сия продолжалась изрядно долго. Было видно, что Александр и Константин страдали от сих выходок при иностранке, да и мне самой тоже было неловко за него». Павел мог вести себя доброжелательно, даже ласково, и вдруг «органчик» в его голове ломался.

Фрейлина николаевского двора А. О. Смирнова-Россет, воспитывавшаяся под покровительством Марии Федоровны, записала слова нескольких близких к покойному императору лиц. Престарелая фрейлина Кочетова обронила в разговоре с девушкой: «Несчастный Павел был ненормален. Как только было ветрено, он уже волновался, и m-ll Нелидова поддерживала ему голову». Сама бывшая фаворитка Екатерина Ивановна Нелидова, к которой вдовствующая императрица часто посылала Россет с поручениями, рассказывала: «Взрывы злобы у государя были кратки, болезненны и ужасны. Когда ему не поддавались, он успокаивался». Августейшая вдова вспоминала, что ее муж обожал развлекаться криками среди ночи: «Во дворце пожар!» или «Украли бриллианты!» Когда наскучившие его шуткой родные отвечали ему: «Мы спим», — он «начинал разговаривать с часовыми, и было слышно, как он ходил по коридору. Он ужасно страдал от бессонниц. Иногда императрица вставала и всю ночь ходила с ним, пока он не успокаивался; она сама ухаживала за ним. Пробовали давать ему наркотики, но они не действовали на него, а только вызывали страшные мигрени».