- Если они узнают об этом, ваша жизнь будет ежедневно и ежечасно
подвержена опасности.
- Но ваша ведь не подвергается - после пожара?
- Потому что я после этого капитулировал. Они знали, что делали.
Каждый приехавший из рейха напуган, до конца дней своих напуган, и ничто
его не спасет от самой заразной и въедливой бациллы - страха.
- Вы не могли бы ответить на ряд моих вопросов, доктор Зуле?
- Нет.
- Вы даже не хотите знать, какие вопросы меня интересуют?
- Я понял, что вас интересует. Вы делаете благородное дело. Вы и
обязаны его делать: демократии виноваты, что Гитлер пришел к власти. Вам и
карты в руки - смойте позор с тех, кто спокойно смотрел, как преступник
рвался в рейхсканцелярию, хотя одного вашего демарша перед Гинденбургом
хватило бы, чтобы остановить мерзавца.
- Согласен, - кивнул Штирлиц. - Принимаю каждое ваше слово. Но и вы,
немец, тоже виноваты в том, что Гитлер стал фактом политической жизни. Что
вы, лично вы, сделали, чтобы он не стал канцлером? Бранили его в
университетской столовой? Говорили друзьям, что карикатурный истерик мнит
себя вторым Фридрихом? Или просто отмахивались: "Бред, такое невозможно,
покричит и успокоится, мы слишком культурны, чтобы пустить его"? Что вы
сделали, доктор?
- Я бранил его в университетской столовой, вы правы. А моя жена - она
лежит в клинике, ей, слава богу, лучше - выступала против него на митингах
и составляла прокламации... Она принадлежала к берлинской организации
социал-демократов. Ну и что? Ах, как она честно и красиво выступала, д о н
Максимо, как отважно! Ну и что?
- Вам неприятен мой приход? Вы поэтому так подчеркнуто презрительно
назвали меня "доном"?
- Да, ваш приход мне отчего-то неприятен. И я не намерен этого
скрывать.
- Вы не посмели бы так говорить, - Штирлиц даже набычился от внезапно
охватившей его ярости, - если бы я не был тем, кто дрался с наци... Если
бы я был здешним затаившимся г а д о м, вы бы покорно отвечали на мои
вопросы, потому что прекрасно знаете - не ответь вы на то, что меня
интересует, и я отправлю вас к праотцам! Или отравлю в клинике вашу жену!
Штирлиц резко поднялся, успев подумать: "Какое счастье, что нет
привычной боли. Господи, как важно ощущать себя здоровым и сильным!"
- Отстегните цепочку на двери, дон Хорст. Мне как-то совестно быть в
вашем а н т и н а ц и с т с к о м доме.
Лицо Зуле странно с т е к л о, стало видно, какое оно
нездорово-отечное, глаза сделались испуганными, заячьими, руки мелко,
по-стариковски затряслись...
- Я могу закричать, - прошептал он осевшим, совершенно иным голосом.
- Я стану кричать.
- Ну и кричите. Нельзя так трястись. |