|
- Я стану кричать. - Ну и кричите. Нельзя так трястись. Такая паническая боязнь есть форма страха за шкуру, а не за жизнь. Простите за резкость, но после окончания войны я получил привилегию говорить то, что думаю. - Подайте мне вон тот пузырек, - еще тише сказал Зуле, кивнув на подоконник. - У меня останавливается сердце. Лицо его сделалось синюшным. "Зря я так, - подумал Штирлиц, - в конце концов, он просто трус, как и большинство обывателей от науки. Они ниспровергают все и вся в кругу близких, а прилюдно молчат, - самый горький балласт истории". - Сколько капель? - спросил Штирлиц, по-прежнему раздраженно. - Я пью из пузырька, скорее, пожалуйста. Зуле приник посиневшими губами, прорезанными ярко-красными склеротическими сосудиками, к пузырьку, сделал большой глоток, откинулся на спинку стула и расслабившись, закрыл глаза. - Давайте я помассирую вам грудь, - сказал Штирлиц, сердясь отчего-то на себя, а не на этого мышонка: "Собрал информацию, классифицировал ее и спрятал, низость какая!" Старик кивнул, показал рукой на сердце. - Это не сердце, - сердито сказал Штирлиц. - Обыкновенный невроз. Если плохо с сердцем, печет в солнечном сплетении. И отдает в локоть... "Дьявол лозою лезет по жилам, источенным тленьем", - последнюю фразу из популярной берлинской песенки тридцатых годов Штирлиц произнес по-немецки. - Я сразу понял, что ваш родной язык немецкий, - не открывая глаз, прошептал Зуле. - Что вам от меня надо? Вы правильно поняли: если я пойму, кто вы на самом деле, - я отвечу на все ваши вопросы, мои жилы разъедены страхом... - Ну, а если я скажу, что я не немец? Если я признаюсь, что работал против Гитлера? Нелегально? Что тогда? - Мне трудно в это поверить... Я очень недоверчив... Государственная жестокость учит не доверять: никому, нигде, ни в коем случае, ни при каких условиях. - Один раз проиграли - и второй проиграете, - сказал Штирлиц, продолжая массировать грудь старика, - если не научитесь уверенности. Нельзя бороться, то есть стоять на своем, никому не веря. Ну, легче? - Да. Спасибо. - Вздохните глубоко. - Я боюсь. - Вздохните носом! Старик снова сжался в комочек, но вздохнул глубоко, отвалившись при этом на спинку шаткого стула. - Еще раз! Он послушно вздохнул еще раз и начал застегивать пуговицы на старенькой, штопаной рубашке в а т н ы м и пальцами. - В туалете у меня собраны папки по нацистам в здешнем регионе. Если вас не затруднит, принесите их, я вам кое-что объясню... Только, пожалуйста, не ссылайтесь на меня. |
