Усталость была такой застарелой, что, казалось, для того, чтобы как следует придти в себя, нужен, по крайней мере, год. Тем более что прийти в себя как следует мне, кажется, не удастся за всю оставшуюся жизнь. Но все же сегодня у меня наступило какое-то подобие просветления, потому что я наконец сообразила - лучше бы ночью кому-нибудь дежурить. Правда, когда я высказала эти соображения Томасу, он велел мне меньше беспокоиться. "Для того, чтобы тревожиться, найдется полно других причин", - сказал он.

- Может, тебе все же нужно отдохнуть?

- Я как-нибудь устроюсь, - ответил он. - Не волнуйся.

- Я уже не могу волноваться, - говорю. - Сил больше нет. Но подежурить могу.

- Ладно, - сказал он. - Я тебя разбужу, если что.

- Как ты думаешь, - неожиданно спросил Игорь, - а что мы будем делать, если вернемся домой?

- Не знаю... - говорю, - не знаю. А вообще - в каком смысле?

- Ты сможешь делать все то же самое? Как и раньше?

- Я была бы счастлива, - говорю. - Что, по-твоему, изменилось? Что с нами не так?

- Трудно объяснить, - говорит, - раз ты не понимаешь.

Скорее всего, для него многое изменилось потому, что он быстро взрослел. Он был в семье единственным ребенком и с готовностью принимал связанные с этим неудобства и привилегии. Теперь, отторгнутый от привычного властного тепла, он был вынужден разбираться с собой сам. А это неблагодарное занятие.

- Спи, - сказала я. - Это не нам решать. Тут от нас ничего не зависит. Это что-то совсем другое.

Он завозился, устраиваясь поудобнее, и тут же заснул. А я все продолжала сидеть, таращась в сумрак перед собой.

- Ну что, - спросил Томас, - перестала злиться?

Я вздохнула.

- Томас, да я не злюсь. Я просто не понимаю, зачем вам все это понадобилось.

- Может... все-таки, доберешься до места, посмотришь?

- Я туда не пойду.

- Почему? Не веришь мне? Не хочешь поверить?

- Я уже никому не верю.

Он прикрыл глаза. Даже сейчас, в сумерках, можно было различить, до чего у него измотанный вид. И это при том, что держался он гораздо лучше нас - можно было подумать, трудности пути для него мало что значат. Он, словно отвечая на мои мысли, сказал:

- Понимаешь... мне ведь тоже нелегко очень. Столько всего случилось. И даже если мы доберемся относительно благополучно... у меня все равно могут быть неприятности.

- Какие еще неприятности? Почему?

- Ладно, - говорит, - оставим это.

- Из-за того, что ты нас не довел? Или потому что мы вас раскололи?

- Зря я это затеял, - ответил он. - Но на самом деле... окажемся внизу - посмотрим. А сейчас, и правда, говорить не о чем. Спи.

Наверное, мне бы следовало постараться из него что-нибудь еще вытянуть, раз уж он так разговорился! Но мне действительно хотелось спать, а потом... я боялась. Боялась, что в результате узнаю что-нибудь такое, что мне совсем не понравится. И с этим придется жить дальше. Идти дальше.

* * *

Томас разбудил меня, тронув за плечо. Было холодное раннее утро настолько холодное, что никакого тумана не было, и погода обещала быть ясной - как только рассветет совсем. Пока же местность, где мы разместились на ночлег, еле проглядывала в сумерках - мы разбили свою стоянку у небольшой скальной гряды, оставив за спиной каменные глыбы и две сосны, которые росли, уцепившись за эти глыбы корнями. Площадка, на которой мы, собственно, и ночевали, была не слишком просторной и резко переходила в крутой спуск - но не настолько крутой, чтобы по нему нельзя было до нас добраться. Там, внизу, тоже были россыпи камней, сосны, кустарник - и в этом кустарнике что-то шевелилось.