Анна Филипповна тоже почувствовала истинность этого социологического откровения. В конце концов любой молодой женщине надо хотя бы однажды принять у себя мужчину. Или иногда посмотреть ночью по телевизору фильм.

    Эти однокомнатные квартиры, которых так много понастроили по городам страны! Сколько жутких внутрисемейных тайн сохраняют их стены! Муж и жена, которые развелись, но им никак не разъехаться. Нестарая мать со взрослым сыном. Взрослые брат и сестра. Парализованная родительница вместе с одинокой дочерью. Сколько всяких соблазнов, страстей, невероятных сюжетов порождают они! Сколько скелетов расставлено по их шкафам!

    Анна Филипповна и представить не могла, что однажды скелетом в ее шкафу сделается собственный мальчик, Костик.

    Международный прорыв

    Что русскому здорово, то немцу – смерть. Примерно так говорили в прошлые века, а что имели в виду, кроме особенностей, которые называли старинной национальной болезнью, теперь уж и забыто. Зато в недавнее десятилетие выяснилось иное: что европейцу пустяк, то россиянину – тупик. Тупиком же оказалось всеобщее неумение российских жителей говорить по-английски и по-немецки, легко переходя с языка на язык. И если прочесть свой вызубренный доклад многие еще могли (мы все учились понемногу), то понять, о чем спрашивают из зала внимательные иностранные коллеги, умели лишь единицы.

    Николай оказался везунчиком и здесь. Он учился в английской школе, где язык был пять раз в неделю, и кое-как все-таки мог объясниться, хотя тоже порой мучился от недостатка слов и невозможности донести мысль во всей ее глубине и тонкости.

    В начале девяностых он поехал с первым серьезным докладом во Францию.

    – Это не только твой прорыв, – говорили ему ровесники, – это прорыв всех нас, тридцатилетних. Ты создаешь прецедент.

    И это было правдой. Прежде ездили засидевшиеся в кандидатах пятидесятилетние мужики, которым уже давно ничего не брезжило, или небожители-академики.

    Доклад у него был, как он теперь видел, для международного конгресса самый заурядный. Не позорный, но и не выдающийся. Кое-что они в своей лаборатории приоткрыли, кое в чем слегка блеснула догадка. Это тогда ему казалось, что он везет в Европу мировое открытие. Выступил он с ним во второй день, перед самым перерывом, – в не самое удачное время, скорее наоборот, когда все уже приустали и видят перед собой лишь кофе с бутербродом.

    Все же в перерыв кое-кто ему благосклонно улыбался. А мировое светило и нобелевский лауреат голландский профессор Фогель даже весело похлопал его по плечу и попросил текст. Нобелевскому лауреату захотелось внимательнее взглянуть на таблицы, в которых прослеживались этапы развития водорослей под водой в зависимости от интенсивности солнечных лучей и времени года.

    Так бы он и уехал с хорошим отношением иностранных коллег, которые через неделю бы о нем не вспомнили. Но тут возникла поездка в Институт Пастера. Мероприятие было наполовину экскурсионным, и Николай колебался – не подняться ли ему лучше на Эйфелеву башню. Но в последнюю минуту решился.

    И поймал миг удачи.

    В лаборатории, куда их привели, предварительно обрядив в чистейшие светло-голубые халаты, неожиданно сдох электронный микроскоп. Смущенная француженка, которая хотела показать ход размножения культуры, бросилась звонить механику, но день был выходной, и механик проводил свой уик-энд. Француженка с трудом натягивала улыбку на плачущее лицо. Многочисленные гости растерянно топтались, – они приехали именно за этим.