— Надо глянуть, Александр Владимирович, только вы бы…

— Убью! — зарычал я.

Сапер пожал плечами и снова присел под умывальником, как под фаянсовым кустиком. А что я? Я страховал коллегу. На случай, если кто-то пожелает неурочно облегчиться. И вообще мне, как показывает практика, противопоказанно находиться близ бомбовых устройств. Я на них либо сажусь, как на пенек, либо пинаю, как мяч, либо то и другое…

— Ха, — наконец проговорил Олежек. — Шутка.

— Шутка?

— Ага, имитация, — и показал мне коробку.

Там лежала древний, как Греция, будильник, соединенный проволочками с бруском хозяйственного мыла, стоимостью в прошлой жизни 19 коп.

— А если вместо мыловарни тротиловую шашечку или грамм двести пластита?

— С хорошим детонатором еп`нуло бы! Без слов, — ответил подрывник. Мы бы уже улетели, — и показал глазами на потолок.

Я почесал затылок — нет слов. Посмотрел в зеркальное полотно. Бог мой! За нашими спинами в глубину небытия уходила костлявая старуха с остроганной косой. Могу побожиться. Я даже услышал её недовольное ворчание, вот какие сукины дети с ложными вызовами. Развинтились вконец с этой охальной девкой-демократией.

Я оглянулся — нет, стена. Белый медицинский кафель. Не пора ли мне посетить дом печали? В качестве пациента. Черт-те что! Если так дальше будут развиваться события…

— Александр Владимирович, вы как? — посочувствовал Суриков.

— Лучше всех, — скрипнул я. — Я этого… с этим мылом поймаю и голым в Арктику пущу. Я — не я буду!

— А с этим что делать? — кивнул на коробку.

Я вырвал оттуда будильник. Тяжелый массивный, как армейская мина. С единственным желанием шарахнуть его о стену, куда удалилась костлявая смертушка. Нет, оставлю себе, решил. На память. О своем уникальном мудачестве. Что-что, а я самокритичен, и это бесспорный факт в моей биографии.

Через час состоялся великий хурал всех наших служб. В свете последних событий. На него прибыл полковник Орехов. И двинул речь о безответственных личностях, которые не понимают, что они состоят на государственной службе и должны проникнуться общими интересами дела, а не заниматься самодеятельностью.

Бедняга Бибиков аж побелел, как рождественский снежок, от волнения, решив, что это чихвостят его. И правильно, что за служба такая, пропускающая на территорию самопальные мыльные бомбы?

Безобразие, товарищи, продолжал между тем полковник, кто-то делает попытку нарушить работу всего коллектива. Необходимо усилить бдительность. Есть мнение, указал на потолок, что лазутчик действует внутри коллектива. С этой минуты я, властью мне данной, объявляю время «Тотального недоверия».

Матушка моя! Я едва удержался на стуле. Такому образному и удачному определению — определению настоящего нашего положения. Если и вправду вражеские лазутчики пытаются подорвать канализацию. А без нее, как показывает практический опыт, ни какая власть не удержится. Неужели господин Орехов сам сочинил такой выразительный крендель: тотальное недоверие. Что-то на него не очень похоже. Нет ли за ним какого-нибудь кремлевского любителя сонетов и стальных стансов?

— Какие будут вопросы?

Вопросов было много. У полковника Бибикова. Он хотел выяснить, когда ему уходить на заслуженный отдых? Впрочем, этого он не хотел делать и принялся каяться во всех смертных грехах. В том, что родился, женился, четверть века тянул милицейскую лямку и от служебного рвения хотел признаться, что это он заложил обувную коробку с мыльным бруском в общественном клозете.